провинциальность всем, конечно же, бросилась в глаза.
Вскоре я потерял троицу из виду: толпа, нахлынув, прижала меня к стене, и оттуда я продолжил невеселые наблюдения. Отчасти к оправданию мисс Лонгпре, мне попалось на глаза несколько бражников, одежда и манеры которых, особенно на женский взгляд, вряд ли позволяли отнести их к первосортной публике. Я вспомнил, как Топпи жаловался в карете, что в подобных местах «благовоспитанные люди обычно теряются в толпе наглых плебеев из трущоб Батчер-Роу, Блэкфрайерз и Ботолф-лейн». Казалось, в недрах толпы происходит непрерывное смешивание всех и вся, вне зависимости от рангов и состояний. Посетители, здоровый цвет лица которых свидетельствовал, что их ремесло обязывает к пребыванию на свежем воздухе, соприкасались локтями с наиболее выдающимися из Достойных Особ: сыновьями и дочерьми герцогов и маркизов, богатых рыцарей и баронетов; еще недавно я с немалым удовольствием показывал их мисс Лонгпре. Слева от меня хорошо одетый джентльмен в парике с косичкой в сетке беседовал с молодой особой, чей вызывающий взгляд и манеры заставили меня вспомнить девиц в алых юбках; судя по всему, она, подобно им, давно потеряла способность стыдиться. Позади нее молодой человек, одетый ничуть не менее приличествующим случаю образом, нежели любой трубочист, и с той же безукоризненной опрятностью, добивался, судя по всему, благосклонности красотки, соединившей в своем наряде все лучшее, что могла предложить Нью-Бонд-стрит. Обрывки их беседы, в ходе которой они время от времени исподтишка обменивались проворными ласками, разбередили мне душу до крайности.
Более однородная публика теснилась за игорными столами; игроки, все как один охваченные азартом, мертвой хваткой вцеплялись в карты и стучали шашками. Это зрелище подняло мне настроение, но внезапно я вспомнил, как при схожих обстоятельствах сэр Эндимион и его приятели пригрели меня, отвергнутого капризным полом. Подумав, что большей удачи, чем проигрыш этих пяти гиней, мне, пожалуй, никогда не выпадало, я решил отметить это радостное открытие еще одной чаркой вина. За винной палаткой я заметил, однако, продавца с бутылями минеральной воды и вспомнил о своем долге перед беднягой Джеремаей.
Я прямиком направился туда, но по пути наткнулся на стайку молодых джентльменов, обступивших еще одну палатку, где шла торговля влагой не столь целительной. По выражению лиц я догадался, что они видели мое кокетство, слышали, как я упоминал сэра Эндимиона, и теперь считают меня зазнайкой, который «нипочем не согласится опрокинуть кружку с такими, как мы» (это произнес один из выпивох — я расслышал ясно). Мгновение я помедлил, стоя среди них, а потом купил кружку рингвудского пива и предложил выпить за здоровье короля.
Эта стратегия расположила джентльменов ко мне, после чего было провозглашено еще немало тостов: кажется, за здоровье каждого члена королевской фамилии мы выпили самое меньшее по разу. И только после того, как мы по третьему кругу излили таким образом патриотические чувства и несчетное множество кружек было наполнено рингвудским пивом и снова осушено, я вспомнил, что долг призывает меня к палатке с водой. Но молодые люди уговорили меня помедлить возле их палатки, чтобы опробовать еще два сорта столового пива, дорчестерское и марлборо, дабы решить спор о том, какое из них лучше освежает. Я отнесся к своей роли арбитра очень ответственно и под конец объявил своим фаворитом рингвудское, хотя, по правде сказать, нёбо мое к тому времени до такой степени онемело, что для меня сделалась затруднительной не только дегустация, но даже и обыкновенная речь. Вскоре возник еще один претендент на первенство — калвертово пиво, но после тщательного опробования, в ходе которого немало струй оцениваемого напитка выплеснулось на мой камзол, я все так же решительно высказался в пользу рингвуда. Моих новых друзей это суждение удовлетворило, и в благодарность они угостили меня на дорогу прощальной чаркой. Опрокинув ее, я пожал им руки и, — боюсь, недостаточно твердой поступью — потащился к палатке с водой, где убедился, что продавец только что ее закрыл.
— В Доме Увеселений будут продавать воду из помпы, — сказал один из моих новых друзей, заметив мои затруднения. — Давайте, Джордж, еще глоток пива — попробуйте-ка этот превосходный портер, — и мы все отправимся туда.
В Доме Увеселений я, вероятно, все же побывал, так как в моей памяти всплывает очень четкая картина: посередине площадки для танцев сэр Джеймс Клаттербак целует мисс Лонгпре в щеку, а она посылает мне улыбку с оттенком упрека. И если я когда-либо видел создание красивей, чем мисс Лонгпре в ту минуту, то, значит, я слеп, как мистер Натчбулл. Других воспоминаний о Доме Увеселений у меня не осталось, и воду я уж точно не нашел. Вероятно, картина, увиденная на площадке Для танцев, подтолкнула меня к поискам снадобья более забористого, чем минеральная вода, так как спустя несколько часов я пробудился на дорожке, что пересекает поля за садом и ведет к Грейс-Инн-лейн.
Дом Увеселений был тих и неосвещен, сад и до-Рога опустели. Посетители, судя по всему, давным-давно рассеялись, и я с ужасом сообразил, что многим из гуляк — половине лондонского общества — пришлось переступить через мое распростертое тело, пока я преспокойно храпел в пыли. Представляю, как хихикали и указывали на меня пальцем те, кто узнал в этом недвижном теле красавчика с табакеркой и часовой цепочкой! Как низко пала теперь моя репутация — о том я не решался и подумать. А что, если меня видели Топпи и сэр Джеймс? И леди Сакарисса хихикала, прикрывая рот своей тонкой белой ладонью, пока мисс Лонгпре посылала мне еще одну укоризненную улыбку…
Постанывая, я поднялся на ноги и минуту-другую помедлил, прежде чем решиться на пробный шаг. Потом пустился к дороге, мерно покачиваясь, словно в лодке с угрями на волнах прилива. Рингвудского и калвертова прилива — угрюмо заметил я про себя. Какой же я дурень, что так надрался! По самым скромным подсчетам (ими я занялся на следующее утро), я влил в себя одиннадцать пинт пива, не говоря уже о бессчетных чарках вина. Мне чудился голос моего отца, сторонника воздержания, взывавший из могилы: «Во врата уст, Джордж, ты впустил врага, который похитил твой разум!»
Тут содержимое моего желудка начало бурлить и крутиться, как козье молоко в маслобойке у моей матери, и я излил его в кустик боярышника. Эта мера пошла мне на пользу, но, когда я выпрямился и взглянул на луну — белая и здоровенная, она висела низко над Хайгейтом, — у меня ужасно заболели глаза. Зародившись, тупая боль импульс за импульсом побежала наружу и вскоре захватила всю поверхность моего бедного черепа — оба его полушария. Когда я, жалея себя, поднес руку ко лбу, мне стало ясно, что мой парик отсутствует. И только оплакав эту потерю (ибо она была безвозвратна, как я убедился, окинув взглядом грязь позади себя), я понял, что исчезли также кафтан, кошелек, часовая цепочка, табакерка, трость и даже башмаки с золотыми пряжками.
Меня ограбили, сообразил я, падая обратно в грязь. Ограбили! Открытие меня ужаснуло. Выходит, злодейские замыслы Браунригга и О'Лири я сорвал лишь затем, чтобы ограбление произошло на день позже, у Панкрасского источника, в присутствии самых уважаемых граждан и лучших из Достойных Особ. Ну да, подумал я, такие места наверняка кишат злоумышленниками!
Несколько минут я громко рыдал, уперев голову в кулаки, потом еще раз шумно изверг в живую изгородь груз, тяготивший мои внутренности. Поскулив еще немного, я отер недостойные мужчины слезы и отдал дань природе в молодых зарослях можжевельника. К дороге я добирался шагом все еще нетвердым (очередное неприятное открытие: один из моих чулок был прорван в нескольких местах большим пальцем). В целях безопасности я решил пуститься в обратный путь не по пешеходной тропе, а вдоль дороги, но, когда почувствовал под ногами острые камни, сообразил, что взять у меня уже нечего и разбойников можно не бояться. Утешение, как вы понимаете, довольно сомнительное.
Я пересек реку по мосту Бэттл и оказался на Конститьюшн-Роу, откуда был виден слева кирпичный завод с огромными горами золы и мусора, а впереди, в отдалении — пирамидальная крыша Приюта Для найденышей, и тут меня настиг фаэтон, запряженный двумя белыми лошадьми. Когда карета на полном ходу поравнялась со мной, кучер, по распоряжению одного из пассажиров, придержал, а потом остановил лошадей. Через окно на меня смотрело как будто бы знакомое лицо.
— Сдается мне, молодой человек, — произнес Джентльмен, заметивший мое плачевное состояние, — сдается мне, с вами приключилась какая-то неприятность.
— На меня напали грабители, — отозвался я, даже не пытаясь говорить бодрым голосом. Я не счел нужным выложить всю правду, хотя, конечно же, моему собеседнику ударил в нос пивной перегар, да и камзол мой, пощаженный грабителями, нес на себе, боюсь, следы хлынувшего обратно пива. — Сцапали парик, часы, кошелек, трость… — Перечисляя свои потери, я едва не расплакался снова.
Джентльмен сочувственно покачал головой, и рядом показался еще один пассажир, также на удивление мне знакомый. Увидев меня, он быстро спрятал голову и велел кучеру ехать дальше.
