тоже был высок и узковат; из его кружевных манжет торчал изрядный кусок запястья, а чулки кончались на несколько дюймов ниже, чем начинался край штанов. Его лицо почти целиком было занято носовым хрящом, и новые клиенты (из тех, конечно же, кто был слаб зрением) частенько принимали его за одну из висевших на крючках масок, а именно маску Панча. Наши шаги разбудили хозяина, который дремал за прилавком, и он поспешно вскочил, выдернул из кармана парик и нахлобучил его на лысую макушку в венчике седых волос. Он предложил нам заглянуть в каталоги, которые Похвалялись «Обширнейшим Ассортиментом Театральных и других
Скоро глаза у меня разбежались при виде самых фантастических нарядов, висевших на крючках вдоль стен. Разношерстная компания мельников, косарей, молочниц, пастушков и прочих деревенских персонажей составляла лишь малую часть изобилия, включавшего в себя трубочистов, пиратов, ведьм, тюремщиков, ночных сторожей, пилигримов, призраков, Фальстафов, комичных чертей, оборчатых пьеро, многоцветных арлекинов, квакеров в черных шляпах, индейцев, из племени могавков в медвежьих шкурах, турок в бриллиантах и тюрбанах с перьями, гусаров с аксельбантами и меховыми оторочками и еще сотню невероятных нарядов; не были забыты и венецианские домино всех размеров и цветов: шелковые капюшоны, кружевные накидки и просторные, в складках, плащи. А над костюмами, не уступая им числом, тянулись ряд за рядом бархатные и атласные маски, взирая на нас прорезями вместо глаз.
Под этими взглядами мне сделалось жутко, и я быстро остановил свой выбор на одном из домино — черном, но, когда я на него указал, мистер Джонсон поднял свою смоляную, напоминающую перо бровь и провел длинным пальцем вдоль не менее протяженного носа.
— Ага, — многозначительно кивнул он, — и кто же эта дама? — Обнаружив на моем лице не больше понимания, чем на масках у нас над головами, он продолжил: — Признайтесь, юный сэр, у вас на уме некая проказа… интрига? — Я поторопился его разуверить, но безуспешно. — Знайте, юный сэр, домино, кого бы оно ни облачало, мужчину или женщину (а разницу иногда чертовски непросто обнаружить), служит прикрытием кучи секретов, хитро охраняемых от остальных гостей. — Он таинственно хмыкнул в свой длинный нос — Кто скрывался под маской Панча или Пьеро, все мы узнаем еще до окончания вечера, но даже я не назову с уверенностью носителя черного домино — джентльмена, леди, а может, сводню или блудницу, — таинственного имярека, крадущегося по темным аллеям Воксхолла.
Его намеки так меня напугали, что я повесил домино обратно на крючок и несколько минут осматривал другие костюмы, из которых меня не привлекал ни один. Наконец, когда Топпи уже начал меня торопить, я остановился на женском костюме под названием «Полуночная матушка», изображавшем повивальную бабку — кружевной чепец, клетчатый передник и обтрепанная серая юбка. По поводу последней я немало колебался, поскольку мне не хотелось даже ради шутки нарушать границу, отделяющую один пол от другого, но соображения экономии взяли верх: «Полуночная матушка» стоила много меньше всех остальных костюмов (а именно пять фунтов, хотя, по правде, у меня не было даже и этой суммы), и долг таким образом сводился к минимуму.
Выбор Топпи, напротив, облегчил его кошелек почти на пятьдесят фунтов. В таких вещах он не привык сдерживать свои аппетиты и потому затребовал у мистера Джонсона костюм «макарони», континентального франта, подобный тем, какие носили на званом вечере мистер Ларкинс и кое-кто из его приятелей. Это самое кричащее из маскарадных облачений включало в себя гигантский парик, исключительную высоту которого уравновешивала косичка: еще немного, и она коснулась бы башмаков, Украшенных бриллиантовыми пряжками. Венчала это поразительное сооружение крохотная треуголка, дотянуться до которой можно было разве что при помощи шпаги. Из левого плеча произрастал, достигая уха, букет из цветов и овощей (эндивия и томатов), и оба плеча украшали эполеты, парчовые петли которых были так широки, что свободно пропустили бы через себя спасающийся бегством народ Израиля; камзол и штаны, в леопардовых пятнах, были до невозможности урезаны в размере, и мне ясно представилось, как стеснят они дыхание и как выпукло обрисуют признаки, позволяющие отнести их носителя к мужескому полу.
Костюм этот привел Топпи в такую ажитацию, что в кофейне, куда мы затем направились, он не мог говорить ни о чем другом, и мне никак не удавалось завести речь о моих изменившихся обстоятельствах. Обсуждение костюма «макарони» пошло снова, и очень бурно, когда явилось несколько приятелей Топпи — молодых джентльменов, располагавших достаточным состоянием, чтобы не иметь иных занятий, кроме карт, выпивки, сплетен и волокитства. Но наконец тема маскарада иссякла, и разговор перетек в иное русло: обсуждались ненадежность лакеев, издержки огораживания, римские древности, личное состояние некоторых богатых наследниц, соотнесенное с их внешними достоинствами (и тут мне пришлось окончательно смолкнуть).
У меня даже возникло впечатление, что Топпи не особенно рад сейчас моему обществу. Надобно признать, что среди незнакомых людей я нервничал и держал себя неловко: забрызгал кофеем свои кружевные манжеты, когда смеялся собственной остроте, не вызвавшей, увы, подобного же взрыва веселья у окружающих; чуть позднее потянулся за элем и опрокинул пирожок с рыбой, который шлепнулся на пол, едва не задев по пути колени моего соседа. Сосед (представленный мне ранее как сэр Джеймс Клатгербак) принял мои извинения, однако я не мог не заметить, как его приятели потихоньку прыснули кто в надушенный носовой платок, кто в кофейную чашку. Топпи, в свою очередь, ограничился хмурой гримасой. Не сомневаюсь, в его глазах я был тем же, чем в моих — Шарпы: нежелательной обузой на пути к новым сияющим горизонтам.
Через час я потихоньку удалился, не простившись с Топпи и не найдя возможности рассказать ему о своих новых знакомых и спросить дельного совета. Я шел в темноте, без фонаря или факельщика, шарахался от каждой тени и спрашивал себя, стоит ли гоняться за успехом в обществе и не самое ли мне место в Аппер-Баклинге, где ни пирожок с рыбой, ни брызги кофея не способны погубить твою репутацию.
Едва ли нужно оговаривать, что в Аппер-Баклинг я не вернулся, но именно в те минуты, когда я с полными слез глазами брел домой, готовился выход на сцену еще одного персонажа из спектакля под названием «Моя жизнь»; он появился внезапно, в обличье злодея. Я прошел Лестер-Филдз и пересек узкий длинный двор, ведущий к Ковентри-стрит, но тут слева, с Оксендон-стрит, донеслись приближавшиеся шаги. Опасаясь встретиться с вором или головорезом, я прибавил ходу. Предосторожность не помогла: пути наши пересеклись и затем направились параллельно, поскольку мой случайный спутник — я разглядел, что это был мужчина, — имел, видимо, целью Хеймаркет. С бешено колотящимся сердцем я железной хваткой вцепился в свой кошелек и стал оглядываться в поисках ночной стражи.
Но когда мы проходили под фонарем, тайком брошенный взгляд убедил меня в том, что опасаться не стоило, так как одеяние моего попутчика вполне могло бы принадлежать кому-нибудь из гостей на вечеринке у лорда У***: необычной высоты парик, длинная-предлинная трость и черно-белые, под зебру, штаны. Парик венчала красивая треуголка с золотым
— Прекрасный вечер, — заметил попутчик приветливым голосом, ни в чем не противоречившим его наружности фата.
Я согласился, отметив про себя, каким свежим ароматом насыщает воздух его одеколон и как приятно — похоже на тиканье больших часов — постукивают по плитам тротуара каблуки его башмаков с бриллиантовыми пряжками и длинная трость.
— Куда вы направляетесь в столь поздний час?
— Я живу на Хеймаркет, — отозвался я, — над лавкой пастижера.
— Ах так, выходит, вы знакомы с месье Реньо! — В голосе, умело выговорившем галльскую фамилию, прозвучала нота восторженности. — Как же, как же, мне он хорошо известен!
У меня не хватило духу опровергнуть модника и сообщить, что квартирую я не у месье Реньо, а у простецкого мистера Шарпа, поэтому я зашелся в кашле, который можно было толковать как угодно.
— Не сопроводить ли мне вас хотя бы до вашего жилья, — проговорил он любезным тоном, — в такие ночи на улицу высыпает всякий сброд, а встретиться наедине с разбойником мне совсем не улыбается.
«Да уж, — сказал я себе, еще раз оглядев украдкой его пышный наряд, — для разбойника такой красавчик — самый лакомый кусок!» Тем не менее я немедленно ответил согласием, ведь прежние страхи казались мне теперь смешными: не я должен был избегать подобного франта, настоящего «макарони», а
