Исход (Том 1)

теперь отсутствовал, и воздух вверху был так же чист, как и внизу. Чикаго был мечтой, подернутой летним туманом, а далеко на севере виднелась голубая блестящая полоса, которая могла быть либо озером Мичиган, либо игрой воображения. Воздух овевал его мягким золотистым ароматом, пробуждая мысли об отличном семейном завтраке в светлой просторной кухне. Очень скоро разгорится день.

Оставив баллон с газом у ног, он раскрыл сумку с инструментами и стал ковыряться в насосе. Он интуитивно разбирался в технике; он управлялся с ней так же, как некоторые ученые- идиоты могут в уме умножать и делить семизначные цифры. Это вовсе не было познавательным или мыслительным процессом; просто взгляд его блуждал по насосному приспособлению, а потом руки стали двигаться все быстрее и увереннее.

— Эй, Мусор, почему ты хотел поджечь церковь? Почему бы тебе не поджечь ШКОЛУ?

Когда он учился в пятом классе, то устроил пожар в гостиной заброшенного дома в соседнем городке Сэдли. Дом сгорел дотла. Отчим, шериф Грили, поместил его в тюремную камеру, потому что его избила ватага пацанов, а теперь и взрослые жаждали мести («Послушай, если бы не дождь, полгорода могло бы сгореть из-за этого придурка-поджигателя!») Грили сказал жене, что Дональда необходимо отвезти в то место в Терре-Хот и обследовать хорошенько. Салли ответила, что уйдет от него, если он посмеет сделать подобное с ее деткой, ее единственным цыпленком, но Грили пошел напролом и получил подписанное судьей предписание, так что Мусорщик на некоторое время покинул Паутанвилл, на целых два года, и его мать развелась с шерифом, а еще позже в том же самом году избиратели прокатили шерифа, и Грили закончил тем, что уехал в Гэри и стал работать там на автостраде. Салли каждую неделю приезжала навестить Мусорщика и всегда плакала.

Мусорщик прошептал: «А, вот ты где, сукин сын», — и с опаской оглянулся вокруг, желая убедиться, что никто не слышал, как он ругается. Никто, конечно, не слышал, потому что он был на самом верху огромной цистерны с горючим. Даже если бы он находился внизу, все равно не осталось никого, кто бы мог услышать его. Разве только призраки. Над его головой плыло белое округлое облако.

Наконец он высвободил огромную трубу из переплетения насосного механизма, она была более двух футов длиной, конец ее заканчивался резьбой, чтобы на нее можно было насадить муфту. Труба была предназначена для накачивания или выкачивания, но цистерна была доверху наполнена газолином, немного смеси, где-то около пинты, даже вытекло наружу, образовав блестящие борозды на запыленной поверхности цистерны. Мусорщик отступил в сторону, сжимая большой гаечный ключ в одной руке и молоток в другой, глаза его сверкали. Он выпустил молоток, тот загудел, ударившись о железо.

Ему уже не нужно было принесенное с собой топливо. Он поднял баллон, крикнул: «Бомбы прочь!» — и швырнул его вниз. С огромным интересом он наблюдал за пируэтами, выписываемыми летящим вниз цилиндром. Где-то на половине своего пути вниз баллон ударился о лестницу, рикошетом отлетел в сторону, а затем полетел вниз, переворачиваясь снова и снова, разбрызгивая янтарно-желтую жидкость, так как колпачок от удара о лестницу слетел.

Он повернулся к выкачивающему патрубку и уставился на лужицы газолина. Вытащив коробок спичек из нагрудного кармана, он смотрел на него, испытывая чувство вины, и в то же время, как всегда, очарованный и с волнением. На коробке было напечатано рекламное объявление, сообщавшее, что вы можете научиться всему в заочной школе Ла-Соль в Чикаго. «Я стою на бомбе», — подумал он. Потом закрыл глаза, дрожа от страха и экстаза, от хорошо знакомого чувства волнения и возбуждения у него немели кончики пальцев рук и ног.

— Эй, Мусор, полоумный поджигатель!

Его выпустили из того заведения в Терре-Хот, когда ему исполнилось тринадцать. Они не знали, излечился он или нет, но сказали, что излечился. Им нужно было его место, чтобы поместить вместо него другого полоумного ребенка на пару лет. Мусорщик вернулся домой. В учебе он сильно отстал от своих сверстников и теперь уже не мог наверстать упущенное. В Терре-Хот его подвергали электрошоковой терапии, и когда он вернулся в Паутанвилл, то уже ничего не мог запомнить. Он учил что-то, готовясь к экзамену, но потом забывал большую часть выученного.

Однако некоторое время он не пытался ничего поджигать; по крайней мере, хоть какая-то польза. Казалось, все стало на свои места. Убийца его отца исчез; он работал в Гэри, прикручивая фары к «доджам». Его мать вернулась к работе в кафе. Все было правильно, все было хорошо. Конечно, была и «ЧИРИ ОЙЛ», белые цистерны, вздымающиеся на горизонте, как огромные выварки для белья, а за ними виднелся дым из фабричных труб Гэри — там жил шериф, убийца его отца, — такой дым, будто Гэри и так уже был охвачен пожаром. Он частенько представлял себе, как взрываются эти огромные цистерны. Всего лишь три взрыва, достаточно громких, чтобы лопнули барабанные перепонки, и достаточно ярких, чтобы поджарить глаза в глазницах. Три факела (отец, сын и шериф-убийца), которые будут гореть дни и ночи в течение многих месяцев. А может быть, они вообще не будут гореть?

Он выяснит это. Мягкий летний ветерок задул две первые спички, и Дон бросил их на железо с заклепками. Справа от себя, рядом с низеньким ограждением, окружающим цистерну, он увидел жучка, из последних сил пытающегося выбраться из лужицы газолина. «Мне нравится этот жучок», — произнес он возмущенно и подумал, что же это за мир, в котором Бог позволяет завязнуть по уши, словно этот жучок в лужице, но и оставляет тебя в живых, обрекая на борьбу в течение долгих часов, возможно, даже дней… или, как в его случае, лет. Это был мир, который заслуживал того, чтобы его взорвали, вот что это был за мир. Дональд стоял, склонив голову, держа спичку наготове, чтобы зажечь ее, как только утихнет ветер.

Некоторое время после возвращения домой его дразнили сумасшедшим, полудурком и поджигателем, но Карли Йатс, который к тому времени опережал его на три класса, вспомнил о мусорных бачках, и именно прозвище, данное Карли, прилипло к нему. Когда Дональду исполнилось шестнадцать, он бросил школу с разрешения своей матери («А что вы ожидали? Они искалечили его в Терре-Хот. Я возбудила бы против них уголовное дело, если бы у меня были деньги. Шоковая терапия, как они называют это. Проклятый электрический стул, так я называю это!») и пошел работать в «Моем машины до блеска»; моем фары, чистим двигатели/превосходные стеклоочистители/моем зеркала/эй, мистер, хотите, мы надраим это до блеска? — и некоторое время все шло своим чередом. Люди кричали ему что-то с перекрестков или из проезжающих машин, хотели знать, что сказала старенькая леди Сэмпл (теперь уже четыре года как покоящаяся в могиле), когда он сжег ее чек на получение пенсии, или обмочился ли он в штаны, когда поджег тот дом в Сэдли; они освистывали его, когда он появлялся в дверях магазина или бара; они советовали друг другу припрятать спички или затушить сигарету, потому что появился Мусорщик. Все эти голоса смешались и стали фантомами, но невозможно было не обращать внимания на камни, когда они со свистом вылетали из пасти темных аллей или с другой стороны улицы. Однажды кто-то швырнул в него полупустой банкой с пивом из проходящей мимо машины, банка попала ему в лоб, отчего он упал на мостовую.

Такова была его жизнь: голоса, случайно летящие камни, салон для мытья машин. В свой обеденный перерыв он сидел на том же месте, где сидел и сегодня, жевал бутерброд, приготовленный матерью, смотрел на огромные цистерны с горючим вдали и размышлял, как же это будет выглядеть.

Такова была его жизнь, пока однажды ночью он не обнаружил себя в здании методистской церкви разливающим бензин из пятигаллонной бутыли, — он замер и подумал: «Это ужасно, возможно, даже хуже, это ГЛУПО, они догадаются, кто это сделал, догадаются, даже если кто-то другой сделает это, и они «изолируют тебя», он думал об этом, вдыхая пары бензина, пока голоса порхали и кружили в его голове, как летучие мыши, попавшие в ловушку. Затем улыбка медленно появилась на его лице, он перевернул бутыль и побежал прямо в центр, поливая все вокруг бензином от самого входа до алтаря, словно извозчик, опаздывающий на собственную свадьбу, охваченный таким желанием, что начал разбрызгивать горячую жидкость, предназначенную, скорее всего, для брачного ложа.

Затем, бегом вернувшись в вестибюль, он достал единственную спичку из нагрудного кармана, чиркнул ею о молнию джинсов, бросил огонек на стопку сборников церковных гимнов — четкое попадание! — и на следующий день уже направлялся в исправительный центр для подростков в Северной Индиане мимо тлеющих руин методистской церкви.

И был Карли Йатс, прислонившийся к уличному фонарю, с сигаретой, зажатой в зубах,