Исход (Том 2)

историей (после электрошоковой терапии ему стало трудно читать), но ему и не нужно было знать того, что в давние времена короли и императоры часто убивали гонцов, приносивших дурные вести, просто из досады. Ему достаточно было знать одно: он вдоволь насмотрелся на Малыша, чтобы понять, что ему никогда уже не захочется встретиться с этим маленьким монстром.

Мусорщик стоял в раздумье над знаком с черными буквами на ромбовидном оранжевом фоне. Знак был сбит и лежал под колесом того, что было похоже на самый древний автомобиль в мире. «ТУННЕЛЬ ЗАКРЫТ». Какой туннель? Приложив руку к глазам, Мусорщик всматривался вдаль, и ему показалось, что он что-то увидел. Он прошел еще сотни три ярдов, перелезая там, где нужно, через автомобили, и подошел к ужасной груде машин и мертвых тел. Даже некоторые грузовики сгорели до основания. Было много военных машин. Многие тела были в одежде хаки. Позади этого места битвы — Мусорщик был почти уверен в том, что так оно и было, — транспортная пробка возобновлялась. А позади нее, на восток и на запад, машины исчезали в абсолютно одинаковых провалах того, что знак, привинченный к естественной горной породе, именовал «ТУННЕЛЕМ ЭЙЗЕНХАУЭРА».

Он подошел ближе, с бешено колотящимся сердцем, еще не зная, что собирается делать. Те две скважины, пробуравившие скалу, пугали Мусорщика, но по мере приближения к ним его испуг перерос в неподдельный ужас. Он бы прекрасно понял чувства Ларри Андервуда в отношении туннеля Линкольна; в это мгновение, сами того не ведая, они стали братьями по духу, оба испытывали одно и то же душевное смятение — холодящий кровь ужас.

Основное различие состояло в том, что в туннеле Линкольна пешеходная дорожка была высоко над проезжей частью, здесь же она располагалась настолько низко, что некоторые машины практически задевали ее, одной парой колес проезжая по дорожке, а другой — по проезжей части. Туннель был длиной в две мили. Единственный способ преодолеть его — проползти вдоль машин в кромешной тьме. На это уйдет несколько часов.

В животе у Мусорщика похолодело.

Он еще долго стоял, глядя на туннель. Больше месяца назад Ларри Андервуд, несмотря на свой страх, все-таки вошел в свой туннель. Мусорщик же после продолжительных раздумий повернулся и отправился в обратный путь, к Малышу. Его плечи были опущены, уголки рта подрагивали. И не только отсутствие свободного прохода заставило его повернуть вспять, и даже не длина туннеля (Мусорщик, который всю жизнь провел в Индиане, понятия не имел о том, насколько длинен туннель). Ларри Андервудом двигало (а может, и контролировало его) скрытое чувство самопознания, простая логика выживания: Нью-Йорк был островом, и ему нужно было спастись, выбравшись на материк. Поэтому он пройдет свой путь как можно быстрее, сделает это так, как больной, зажав нос, глотает лекарство, зная, какое оно отвратительное на вкус. Мусорщик же был уже изрядно потрепанным созданием, он привык принимать щипки и удары не только судьбы, но и своей неизъяснимой натуры… и делал это с опущенной головой. И эта переломная встреча с Малышом нанесла еще больший ущерб его чувству человеческого достоинства, почти полностью лишила его способности мыслить. На него наехали на скорости, достаточной для того, чтобы окончательно свести с ума. Он был полностью стерт как личность, если бы не смог залпом выпить целую банку пива и впоследствии вырвать ее. Его изнасиловали пистолетным стволом. Его чуть не сбросили на повороте в пропасть с тысячефутовой высоты. Вдобавок ко всему, мог ли он набраться достаточно мужества, чтобы проползти сквозь дыру, продолбленную в толще горы, где, кто знает, с какими страшилищами он столкнулся бы во тьме? Нет, он не мог. Другие, может быть, смогли бы, но только не Мусорщик. И кроме того, в этой идее возвращения к Малышу была определенная логика. Пусть это была логика истязаемых и полубезумных, но все же, по-своему извращенно, она была привлекательна. Он не был на острове. И пусть на то, чтобы вернуться и найти дорогу в обход гор, у него уйдет весь остаток этого дня и весь завтрашний день, — его это не остановит. Правда, ему придется проходить мимо Малыша, но, подумал Мусорщик, тот, может быть, изменил свое решение и уехал, несмотря на все свои заявления в обратном духе. А может быть, Малыш мертвецки пьян. Он, может быть (хотя Мусорщик и сомневался в том, что такая удача может посетить его), просто мертв. В худшем случае, если Малыш по-прежнему там, весь в напряженном ожидании, Мусорщик мог бы дождаться темноты и затем проползти мимо него подобно ласке в подлеске. А потом он пройдет дальше на восток, пока не найдет дорогу, которую ищет.

Он вернулся к танкеру, с верха которого в последний раз видел Малыша и его мифическую машину. На обратное путешествие у него ушло меньше времени. На этот раз Мусорщик не стал залезать на грузовик, иначе его силуэт четко выделялся бы на фоне вечернего неба, а начал ползти на четвереньках — как можно тише, от машины к машине. Малыш может быть настороже. С таким парнем, как Малыш, никогда не знаешь… и не предугадаешь. Он вдруг поймал себя на мысли о том, что напрасно не прихватил возле туннеля солдатское ружье, пусть даже ни разу в жизни не держав его в руках. Мусорщик все полз и полз, дорожные камешки больно вонзались в его изувеченную руку. Было восемь часов вечера, солнце уже зашло за горы.

Мусорщик остановился позади того самого «порше», в который Малыш швырнул бутылку из-под виски, и осторожно выглянул. Да, машина Малыша была на месте — того же яркого огненно-золотистого окраса, врезающаяся в темно-фиолетовое вечернее небо своим выпуклым ветровым щитом и акульим плавником. Малыш, сгорбившись, сидел за рулем, его глаза были закрыты, рот — открыт.

Сердце Мусорщика громко забилось в ликующей победной песне. «В стельку пьян! — выстукивало оно. — В стельку пьян! Ей-Богу! В стельку пьян!» Мусорщик подумал, что, прежде чем Малыш очухается, он успеет уйти миль на двадцать на восток.

И все же Мусорщик был предельно осторожен. Он перебегал от машины к машине словно клоп, скользящий по ровной глади стекла, обходя двухместную машину Малыша с левой стороны, устремляясь сквозь все увеличивающиеся зазоры. Вот двухместка уже под углом девяти часов слева от него, теперь семи, теперь шести, теперь прямо позади него. Теперь прибавить расстояние от него до этой сумасшедшей…

— Ах ты гад, стой на месте!

Мусорщик замер, стоя на четвереньках. Он обмочился, а его мозг превратился в безумную, бьющую крыльями птицу паники.

Он медленно поворачивался, шейные сухожилия скрипели, как дверные петли дома с привидениями. И вот снова перед ним Малыш, в прежнем великолепии переливающейся зеленым и золотистым шелковой блузы и в выгоревших джинсах. В руках у него было по пистолету 45-го калибра, на лице застыла ужасающая гримаса ненависти и ярости.

— Я т-только про-проверял дорогу вниз, — услышал Мусорщик свой собственный голос, — чтобы удостовериться, ч-что на поб-поб-побережье чисто…

— Конечно — на четвереньках ты проверял. Я сейчас прочищу тебе твое побережье. А ну, иди сюда, гад!

Мусорщик каким-то образом смог подняться на ноги и даже удержался на них, схватившись за дверную ручку машины справа. Одинаковые жерла пары сорокапятикалиберных пистолетов Малыша казались не меньше одинаковых жерл туннеля Эйзенхауэра. На этот раз он действительно смотрел смерти в лицо. Он знал это. И на этот раз никакие слова не могли спасти его.

Мусорщик вознес молчаливую молитву темному человеку: «Пожалуйста… если на то будет воля твоя… я отдам жизнь за тебя!»

— Что там? — спросил Малыш. — Авария?

— Туннель. Битком набитый. Вот почему я вернулся, чтобы сказать тебе. Пожалуйста.

— Туннель, — простонал Малыш. — Старый, лысый Иисусе Христе! — Он снова нахмурился. — А ты не врешь, гад?

— Нет! Клянусь, нет! Был знак «Туннель Эйзенхауэра». По-моему, так он назывался. По-моему, так и было написано, но у меня не получается читать длинные слова, я…

— Закрой пасть. Далеко?

— Миль восемь. Может, и больше.

Малыш на минуту замолк, глядя на шоссе в западном направлении. Затем перевел сверкающий взгляд на Мусорщика:

— Ты хочешь сказать, что эта пробка растянулась на восемь миль? Ах ты