Исход (Том 2)

мужчина, которому будет нравиться льняная скатерть в красную клетку. Его дом — Америка, его пути — тайные, эти шоссе скрыты, это подземные дороги, где указатели написаны от руки. Он был другим человеком, другой особью, особым случаем, темным человеком, Странствующим Хлыщом, и его стоптанные каблуки мерно отстукивали по благоухающим свежестью путям летней ночи.

Кто ведает, когда придет ее суженый?

Она ждала его, нетронутый сосуд. В шестнадцать она чуть не пала, и снова в колледже. Оба они ушли, сердитые и смущенные, таким был и Ларри сейчас, ощущающий эту раздвоенность внутри нее, чувствующий, что впереди у нее некий предопределенный, мистический путь пересечения.

Боулдер — то место, где соединяются дороги.

Час близок. Он звал, велел ей прийти.

После окончания колледжа она похоронила себя в работе, снимала на паях дом с еще двумя девушками. Какими двумя девушками? Ну, они приходили и уходили. И только Надин оставалась, и она нравилась молодым мужчинам, которых приводили ее часто меняющиеся подруги по жилью, но у нее самой никогда не было молодого мужчины. Она предполагала, что они судачили о ней, называли ее девой в ожидании, возможно, даже подумывали, что она чрезвычайно осмотрительная лесбиянка. Но это было неправдой. Просто она была -

Нетронута.

Ждала.

Иногда ей казалось, что перемена уже наступает. И тогда в тихой классной комнате в конце дня она откладывала игрушки и внезапно замирала, со сверкающими бдительными глазами, держа в руке забытую игрушку. И думала: «Перемена наступает… Вот-вот задует небывалый ветер». Иногда, когда такая мысль посещала ее, она вдруг ловила себя на том, что оглядывается назад, словно нечто гонится за ней. Затем наваждение рассеивалось, и Надин разражалась беспокойным смехом.

На шестнадцатом году у нее стали седеть волосы, в то лето, когда за ней гнались и не поймали, — вначале несколько нитей, ошеломляюще заметных среди черных волос, и не седых, нет, это неподходящее слово… белые, они были белые.

Несколько лет назад она была на вечеринке в каком-то клубе. Свет в подвальном помещении был приглушенный, и спустя какое-то время парочки стали расходиться. Многие девушки — среди них и Надин — отпросились на ночь из своих общежитий. Она окончательно решилась пройти через все… но что-то, подспудно жившее в ней все эти месяцы и годы, удержало ее. И на следующее утро, в холодном свете семи часов утра, она взглянула на себя в одну из длинных полос туалетных зеркал и увидела, что белого стало еще больше, очевидно, за ночь — хотя это, конечно же, было невозможно.

И так шли годы, отщелкивая, словно времена года в престарелом возрасте, и были чувства, да, чувства, иногда в мертвой могиле ночи она пробуждалась одновременно от холода и жара, скользкая от пота, удивительно живая и чувственная в пропасти своей постели, думая о необычном грубом сексе с какого-то рода черным экстазом. Источая горячую женскую жидкость. Испытывая оргастические приливы и отливы и кусая подушку в попытке сдержать крик. В наступающие за этим утра она подходила к зеркалу с ожиданием увидеть новые белые пряди волос.

Все те годы внешне она была лишь Надин Кросс: приятной, доброй к детям, хорошей учительницей, одинокой. Раньше такая женщина вызвала бы кривотолки и любопытство в обществе, но времена изменились. И ее красота была настолько своеобразной, что для нее казалось абсолютно верным быть именно такой, какой она была.

Теперь времена снова должны были измениться. Теперь наступала эта перемена, и теперь в своих снах она стала знакомиться со своим суженым, понемногу понимать его, несмотря на то, что ни разу не видела его лица. Он был именно тем, кого она ждала. Она была предназначена для него, но он нагонял на нее страх.

Затем появился Джо, а за ним Ларри. И тогда все стало невероятно сложным. Она казалась себе самой призом в соревнованиях по перетягиванию каната. Она знала, что ее чистота, ее невинность каким-то образом были важны для темного человека. Что если она позволит Ларри переспать с ней (или вообще любому мужчине переспать с ней), то черное очарование закончится. Ее влекло к Ларри. Она собралась совершенно осознанно позволить ему переспать с ней — снова она вознамерилась пройти через это. Пусть он переспит с ней, пусть это свершится, пусть все это закончится. Она устала, и Ларри был прав. Слишком долго она ждала того другого, слишком много сухих лет.

Но Ларри был не тем… по крайней мере, так ей показалось вначале. Она отбросила все свои начальные намерения с каким-то презрением, так кобыла смахивает слепня с крупа. Она вспомнила свою мысль: «Если все это ради него, осмелится ли кто-нибудь обвинить меня в том, что я отвергла его ухаживания?»

Все же она последовала за Ларри. И это факт. Но она безумно хотела добраться к другим людям, и не только из-за Джо, но прежде всего потому, что почти утвердилась в решении оставить мальчика и самой отправиться на запад в поисках того мужчины. И только годы выработавшейся ответственности за детей, порученных ее заботам, удерживали Надин от исполнения своего решения… и осознание того, что, предоставленный самому себе, Джо погибнет.

«В этом мире, где так много людей уже умерли, будет тягчайшим грехом допустить еще одну смерть». И она отправилась с Ларри, который, в конце концов, был лучше, чем ничего или никого.

Но, как оказалось, Ларри Андервуд был значительно больше, чем ничто или никто, — он был сродни одной из тех оптических иллюзий (возможно, даже для самого себя), когда вода кажется межой — может, дюйм, а может, два в глубину, — но когда опускаешь в нее руку, та внезапно погружается до самого плеча. То, как он познакомился с Джо, это во-первых. То, как Джо привязался к нему — во-вторых, ее собственная ревнивая реакция на крепнущую дружбу между Джо и Ларри — в-третьих. В том случае с крышкой бензобака в Уэльсе Ларри руками и ногами был за мальчика, и он победил.

Если бы тогда они не были всецело поглощены крышкой, то увидели бы, как от изумления ее рот раскрылся буквой «о». Она наблюдала за ними, не в силах пошевелиться, устремив взгляд на яркую металлическую полосу лома, со страхом ожидая, как та вначале задрожит, а затем отлетит. И только потом, когда все закончилось благополучно, она поняла, что ожидала именно худшего.

А когда крышку удалось поднять и снять, она оказалась лицом к лицу со своим заблуждением, заблуждением настолько глубоким, что оно могло перевернуть все ее устоявшиеся понятия. В данном случае Ларри понял Джо лучше, чем она, и без педагогического опыта, и за гораздо меньший срок. И только теперь, оглядываясь назад, она смогла оценить все значение эпизода с гитарой, повлиявшего на возникновение крепкой дружбы между Ларри и Джо. И что же явилось основой этой дружбы? Зависимость — что же еще могло вызвать такую внезапную волну ревности, охватившую все ее существо? Пусть Джо зависит от Ларри, это одно, и это нормально и приемлемо. Ее расстроило то, что Ларри тоже зависел от Джо, нуждался в нем, а она — нет… и Джо понимал это.

Неужели она так заблуждалась насчет характера Ларри? Теперь она понимала, что единственный ответ — да. Эти нервозность, самодовольство — лишь видимость, и теперь, в испытаниях, они стирались напрочь. Один только факт, что благодаря его усилиям они были вместе на протяжении всего долгого пути, говорит сам за себя.

Вывод, казалось, был ясен. За решимостью позволить Ларри заниматься с ней любовью какая-то часть ее по-прежнему была привержена тому другому мужчине… и заняться любовью с Ларри означало бы убить навсегда ту частицу самой себя. Надин не была уверена, что в силах сделать это.

К тому же теперь она не была единственным человеком, которому снился темный человек. Вначале это ее обеспокоило, затем испугало. Впрочем, не совсем так: испуг был, пока могла сравнивать свои сны с рассказами Джо и Ларри; но когда они повстречали Люси Суэнн и та призналась, что видит такие же сны, испуг Надин превратился в безумный ужас. Теперь уже не скажешь самой себе, что их сны просто- напросто сходны с ее снами. А что, если всем оставшимся в живых снилось то же? Неужели наконец-то час темного человека близок — и не только для нее, но для всех оставшихся в живых на планете?

Эта мысль чаще других пробуждала в ее душе противоречивые чувства — всеобъемлющий ужас и стойкую притягательность. Она ухватилась за мысль о Стовингтоне чуть ли не панически. По своему