Мэри тяжело вздохнула и оглядела холл. Он выглядел таким же, как и много лет назад, — два кресла красного дерева с темно-синей обивкой, больше похожие на троны, инкрустированный круглый столик посередине, лестница, ведущая в верхние этажи…
Единственная разница по сравнению с ее последним приездом сюда четыре с половиной года назад была в освещении. Тогда, в разгар лета, холл казался живым теплым отражением августовского дня, полным света. Теперь обитые панелями стены, классический рисунок изразцов пола и дерево лестницы выглядели холодными и застывшими. Зимнее освещение приглушило их красоту и великолепие.
Мэри рассеянно отметила немного зелени на перилах, перевитых красными лентами, сосновые ветки и остролист на столике в центре. А в оранжерее найдутся, наверно, и алые розы…
Откуда у нее эти мысли?
Тряхнув головой, чтобы прогнать непрошеные воспоминания, она вошла в розовую гостиную. Ее снова, в который уже раз, поразил художественный вкус леди Рейнворт — обитые розовым шелком стены и такие же портьеры на каждом из пяти огромных окон, с позолоченных карнизов которых свешивались короткие занавеси из зеленого бархата. Эффект был поразительный. Мэри узнала ковер в розово-зеленых тонах, да и вся мебель была прежней — диваны в стиле ампир в бело-зеленую полоску, обитые зеленым бархатом белые лакированные стулья, камин из белого мрамора, украшенный кариатидами. Пространство над каминной полкой занимал семейный портрет кисти Лоуренса, написанный лет семь назад, потому что Беатриса была на нем еще младенцем в зеленом муслиновом платьице.
Взгляд Мэри задержался на портрете. У всех восьми изображенных на нем членов семьи были прекрасные густые золотистые волосы. Редкостное зрелище! Но, помимо красоты, в лицах было еще что-то, приковывающее внимание зрителя. Это было лукавое, проказливое выражение, характеризующее всех без исключения членов семейства Лейтон. Как хорошо, что она снова в Хэверседже! Мэри почему-то всегда чувствовала себя здесь как дома.
Миновав небольшую проходную комнату, в которой помещалась арфа Джудит, Мэри вышла в красную гостиную, где стены и мебель были обтянуты малиновым шелком. Из красной гостиной одна дверь вела в залу, другая в галерею.
Мэри уже хотела было пройти в галерею, но вдруг остановилась еще перед одним портретом, которого она раньше не видела, и слезы подступили к ее глазам. На портрете был изображен человек, которого она знала четыре года назад, улыбающийся ей знакомой улыбкой. Глаза Хью искрились смехом — как всегда, когда они бывали вместе. Мэри снова ощутила прилив любви к нему, в сердце у нее зашевелилась безумная надежда. Нет, этот человек не мог измениться, не мог забыть их клятв!
Но даже если и не забыл, если у него сохранилась к ней какая-то привязанность, что из того? Он помолвлен.
И все же она должна увидеть все собственными глазами! Если она убедится, что он будет счастлив, она этим удовольствуется. Ну не то чтобы удовольствуется, но, по крайней мере, успокоится.
Мэри вошла в длинную галерею, по обеим сторонам которой красовалось еще множество портретов. Большинство из них — старинные, написанные лет двести назад и даже раньше — изображали предков семейства Рейнворт. Посередине галереи стеклянные двери вели в сад, заливая холодным северным светом сумрачные портреты на стенах.
Открыв дверь, Мэри ощутила, что температура внутри галереи мало чем отличается от той, что в саду. Кутаясь в алую с меховой отделкой накидку, она засунула руки в муфту.
Закрыв за собой дверь, Мэри очутилась на широкой каменной террасе, уставленной кадками, в которых росли причудливо подстриженные кустарники. Каждому кусту была придана форма какой-нибудь шахматной фигуры. Прямо перед ней в строгом геометрическом порядке лежали клумбы и расстилались аллеи регулярного парка, слегка припорошенные снегом. Как мало здесь что-либо изменилось, и в то же время как преобразил все декабрь! Вдали на склоне холма виднелся лес. Там жило стадо оленей, которые летом по утрам и вечерам паслись на опушке…
Мери увидела на снегу следы Хью и направилась по ним к лабиринту.
А что, если она заблудится, не вспомнит, какие повороты ведут к центру? Но Мэри знала, что сейчас она увидит Хью, и это придавало ей уверенности.
Чувствуя, как холодный воздух румянит ей щеки, Мэри подумала, что к тому моменту, когда она доберется до центра лабиринта, они мало чем будут отличаться от цвета ее алой накидки. А ведь Хью никогда не видел ее в зимней одежде! Что, интересно, он подумает о ней теперь? Стала ли она в двадцать лет больше похожа на женщину, чем на ребенка? Воспримет ли он ее как взрослую или в памяти его по- прежнему живет школьница, которую он некогда целовал?
Когда Мэри приблизилась к входу в лабиринт, сердце у нее стучало как в лихорадке, а руки стали ледяными, хотя на ней были мягкие кожаные перчатки. Впрочем, так бывало всегда, когда она волновалась.
Налево, потом направо. Еще раз направо, минуя два левых поворота, и снова два раза подряд налево. Снег, скопившийся в тени высоких тиссов, образовывавших стены лабиринта, скрипел у нее под ногами. Направо, еще раз направо…
Оказывается, она точно помнила дорогу к центру!
Хью она увидела сразу. Он стоял к ней спиной, поставив ногу на запорошенную снегом каменную скамью. На нем был черный плащ, и Мэри снова подумала, что они никогда не встречались зимой.
Тысячи воспоминаний теснились у нее в голове, и ей никак не удавалось отогнать их. Она уже успела забыть, какой он высокий… Мэри шепотом произнесла его имя. Как странно! Она хотела громко позвать его, но голос отказался ей повиноваться.
Хьюго вздрогнул, но не повернул головы.
Услышал ли он ее? Как сможет она говорить с ним, когда любовь переполняет ее и собственный голос, казалось, уже больше не принадлежит ей?
Мэри перевела дыхание и сделала три маленьких шажка по заснеженной площадке.
— Здравствуй, Хьюго, — сказала она наконец и замерла в ожидании.
Обрадуется ли он ей?
Услышав ее голос, Хью резко повернулся. Ну вот, у него уже начались галлюцинации. Это все из-за вчерашнего приключения и всех его беспокойных утренних размышлений…
Но нет, это не был обман воображения! Перед ним стояла Мэри Фэрфилд в вишневой накидке, такая красивая на фоне присыпанных снегом тиссовых ветвей.
— Мэри, неужели это ты?!
Впрочем, он мог бы не спрашивать. Разумеется, это была она! Такая же, как четыре года назад, только теперь уже взрослая женщина, очень похорошевшая и модно одетая.
Она медленно приблизилась к нему. Губы ее были полуоткрыты, зеленые глаза устремлены на него. Хью не мог оторвать от нее взгляда, даже если бы захотел.
— Да, это я, — сказала она, и легкая улыбка озарила ее черты.
У него возникло странное чувство, что ему необходимо так много ей сказать, стольким поделиться. Он знал, что чем бы они ни были друг для друга тогда, в юности, — они прежде всего были друзьями.
Он хотел заговорить, но мог только смотреть на нее в изумлении.
— Я соскучилась по тебе, Хью, — сказала она, подходя к нему и вынимая руку из муфты.
Потом она уронила муфту, и как раз в этот момент Хьюго сделал шаг к ней. Не успел он осознать, что происходит, как она уже была в его объятиях.
Крепко прижимая ее к себе, ощущая тепло ее тела, радость близости к ней, Хьюго чувствовал, как его сердце, внезапно обретя крылья, птицей взмывает к небесам. Если бы он мог найти имя овладевшему им чувству, он бы назвал его надеждой. Чудесной, сладкой надеждой…
Хьюго знал, что не должен обнимать эту женщину, ему следовало немедленно отпустить ее. Но как она приникла к нему! Ее губы нежно касались его щеки. Боль пронзила его, как будто все трудности последних четырех лет сразу навалились на него.
— Мэри… — только и смог прошептать он.
— Я приехала слишком поздно, Хью? — спросила она. — Ты должен был прислать за мной, дурачок.
— Я не мог просить тебя приехать, — отвечал он почему-то шепотом. — Ты не знаешь, какая жизнь
