Торису вдруг показалось что звезды – это всего лишь пылинки, безжизненные и случайные, которые несутся в пространстве, подхваченные бессмысленным сквозняком времени.
Подумав об этом, он легонько подул перед собой и долго смотрел как беспокойные частички пыли заметались с удвоенной скоростью, сталкиваясь между собой и медленно опускаясь обратно на одеяло.
Откинув покрывала в сторону, Торис спустил на пол изуродованные ноги и, осторожно перенеся на них тяжесть своего тела, надел через голову длинную накидку. Оттолкнувшись от края кровати, он медленно пошел к двери. По дороге он подумал о том, что вовсе не знает, зачем он встал и куда идет, однако ноги продолжали нести его к двери.
На пороге он оступился и чуть не упал, однако успел весьма своевременно схватиться за ручку двери. Отдышавшись, он медленно открыл ее.
В комнату хлынул свет, в котором опять весело и беззаботно заплясали потревоженные пылинки, но Торис не обратил на них никакого внимания. Одернув свое платье, он вышел в теплый благоухающий сад и, запрокинув голову, посмотрел в неистово-голубое небо.
Много раз Торис видел, как Вальсарик шел от дверей к садовой ограде. Это занимало у него всего несколько мгновений, но Торису понадобилось бы несколько дней. И все же он отправился в путь.
Ковыляя по дорожке, он вдруг понял, почему он встал с кровати и куда идет.
Могила Густава находилась на самом краю обрыва, в том самом месте, откуда Казимир прыгнул в пропасть почти два года назад. Постамент памятника подходил для этого как нельзя лучше. Каменный Густав, держа в одной руке флейту, а в другой – книгу песен, терпеливо смотрел, как калека взбирается на каменные перила, проходящие по самому обрыву. Как ни богохульно было это, но Торис вцепился в эту его флейту, чтобы подтянуть свое тело на несколько дюймов вверх.
Потом он выпрямился и, держась за каменную руку Густава, посмотрел на раскинувшуюся внизу долину. У подножья утеса он разглядел заросший сорняками каменный распадок, усыпанный валунами. Чуть дальше начиналась вересковая пустошь, тянущаяся до самого зеленовато-голубого леса на горизонте. Кое-где фермеры отвоевали у вереска крошечные участки пахотной земли, огородив их сложенными из камня изгородями или стенами из колючих кустарников.
Но и эта картина не заняла Ториса надолго. Он смотрел теперь на раскаленное добела равнодушное небо, которому не было никакого дела до того, что творилось внизу.
– Густав, – прошептал Торис. – Где наш Милил? Даже твое присутствие я ощущаю больше, чем его…
Он неглубоко вздохнул, слегка пожимая холодные пальцы статуи.
– Это место не для жрецов и не для детей. Если ты здесь, Милил, помоги мне прыгнуть с этого утеса! Но никакого ответа не было. Только напоенный ароматами лета теплый ветерок слегка напевал что-то, проносясь над самой его головой. Если не считать этого монотонного звука, в мире, широком и прекрасном, царила тишина. Торис выпустил каменную руку памятника и наклонился вперед, крепко зажмурив глаза. Теплый ветер дунул ему в лицо, и Торис подумал, что вот так, наверное, он будет чувствовать себя те недолгие мгновения, пока будет лететь вниз: тишина и теплый ветер в лицо. Если он закроет глаза, то встречный поток воздуха раздует его одежды словно крылья, и можно будет думать, что ты летишь вверх, а не вниз, на камни. Да, наверное, так и будет. Он сумеет изгнать страх из своего сердца хотя бы в эти последние секунды своей жизни.
Теплая рука дотронулась до его лодыжки.
– Пожалуйста, Вальсарик, – жалобно попросил Торис, – не останавливай меня. Может быть, это будет единственный смелый поступок за всю мою жизнь.
– Ты думаешь, я настолько силен, чтобы удержать тебя? – раздался голос старика.
– Прости меня. Я не хотел быть неблагодарным. Ты очень многое сделал, чтобы спасти меня.
– Но ты все-таки поступаешь нечестно, – проворчал Вальсарик. – Я так старался спасти твою жизнь, но тебе, как видно, плевать…
– Меня нельзя спасти, – чуть не плача сказал Торис.
– Ерунда, – последовал горький ответ. – Никто, даже твой друг Казимир, не может считаться безнадежным, если только он остается жить.
– Я слишком боюсь жить, – чужим голосом признался Торис.
– У меня тут для тебя кое-что есть, – сказал Вальсарик. – Я увидел эту штуку на рынке и вспомнил, что она когда-то принадлежала тебе.
Торис не выдержал и быстро оглянулся через плечо. Старик протягивал ему деревянную саблю, ту самую, которую Казимир подарил маленькому Торису в тот день, когда они встретились. Клинок был изрядно поцарапан, но цел, и даже довольно остер.
– Идем, Торис, – проворчал Вальсарик. – Не нужно бояться. Милил ждет своего жреца.
– Милил мертв или почти мертв.
– Тем более он нуждается в чьей-то помощи, – заключил Вальсарик и замолчал. – Послушай, Торис, я вижу, ты одинаково сильно боишься прыгнуть вниз и отступить, – сказал он наконец, отпуская ногу Ториса. – В противном случае ты давно бы уже лежал внизу. Держи свою саблю, сынок. Ты должен решить, чего ты боишься больше – жить или умереть.
Торис не слышал ни слова. Он смотрел на курчавые облака, появившиеся над лесистым горизонтом. Там, среди колонн и туманных садов танцевали белые ангелы. Они были белее облаков, белее снега, напоминая ослепительные вспышки раскаленных молний. Торис слышал, как они поют, но эта песня не была песней Милила. Она была словно простуженной и странно печальной. Мелодия ее стала вдруг громче, а ангелы, взмахнув крыльями, ринулись к нему. Их были сонмы, легионы, и их сияющий жар обжег Торису кожу и ослепил глаза, наполняя его тело словно кипятком. Ангелы закрыли собой все небо и протягивали к Торису руки, манили его. Громкая песня звенела над вересковой пустошью, отражаясь от камней и далекого леса.
Она была оглушительной.
