увидеть турнир, и он принялся расталкивать крестьян локтями и плечами.
– Смотри куда прешься, парень!
– Пошел отсюда!
– Ты наступил мне на ногу!
Он не обращал внимания на сердитые выкрики и продолжал протискиваться сквозь плотные ряды зрителей, чья грубая одежда пропахла соленым потом и свежей землей. Среди работников ему попались двое крестьян в черных костюмах для похорон – вне всякого сомнения, это была их лучшая одежда, и они надели ее сегодня в честь праздника. Торис грубо пролез между ними и разглядел впереди толстое каменное ограждение, но именно здесь люди стояли особенно плотно, и от края площадки его отделяло не менее трех рядов зрителей. Первый ряд навалился на перила, второй ряд заглядывал через их плечи и головы, а третий ряд тоже кое-что видел, хотя для этого люди привставали на цыпочки.
Торис огляделся и наконец заметил небольшой просвет. Дюжий зеленщик тяжело навалился на перила, заслоняя своими плечами столько места, сколько хватило бы для двух человек более скромных размеров. Гораздо важнее было то, что между его кривыми ногами образовалась довольно широкая дыра. Торис опустился на землю и на четвереньках пополз туда. Вскоре его голова оказалась в просвете между двумя толстыми опорами перил. Смотреть отсюда было довольно удобно. Единственное, чего он боялся, это как бы зеленщик не наступил ему на руку.
Он прибыл как раз вовремя: турнир уже начинался. Из тени на сцену медленно выступил человек. Свет фонарей осветил его полуприкрытые тяжелыми веками глаза, густые черные брови, плоские широкие скулы, тупой, словно крысиный, нос и кривую улыбку.
Зон Кляус.
Торис почувствовал, как при виде заклятого врага Казимира по спине его пробежал холодок. Публика затихла. Кляус широко развел руки в стороны, и в глазах его сверкнул оранжевый свет фонарей. Темный плащ, наброшенный на спину Верховного Мейстерзингера, колыхался за его спиной словно тень. Узкие губы раздвинулись, обнажая частокол крепких желтоватых зубов.
– Nostoremak, sprictdesdemis, schtilla erschta nictevact!
Торис почти не знал древнего языка, однако это выражение было достаточно распространенным, и означало: «Смерть зимы, смерть весны, лишь ночь Макушки Лета – вечна!»
Кляус тем временем продолжал на вполне понятном современном языке:
– Наш край – край героев и чудесных песен! В эту ночь – в ночь праздника Летнего Солнцестояния – ветер в вершинах сосен и полная луна, озарившая светом нашу страну, станут свидетелями того, как мы будем петь песни и выбирать своих героев!
Он сделал знак, призывая зрителей к аплодисментам, и собравшиеся с энтузиазмом захлопали в ладони. Крысиный нос Кляуса восторженно шевелился, пока он внимал овациям. Когда затихли последние хлопки, он заговорил снова.
– Кто будет править нами? Кто из нас лучше владеет голосом? Кто из нас более добродетелен? Сегодняшняя ночь даст ответ на эти вопросы!
Снова по его жесту толпа отозвалась аплодисментами, однако на этот раз Кляус остановил рукоплескания взмахом плаща. С царственным видом оглядевшись по сторонам, он воскликнул:
– Так пусть же звучат песни!
За спиной Зона раздался какой-то протестующий шум. Поначалу какофония напоминала выкрики разъяренной толпы, и лишь внимательно вслушавшись, Торис понял, что голоса не кричат, а поют, просто несколько певцов разом завели несколько разных песен. Один за другим трубадуры выступали на сцену из густой тени за кулисами, и каждый из них пел спою песню. Поначалу они выстроились вдоль переднего края сцены, затем спустились к зрителям и зашагали вверх по проходам между скамьями.
Мужчина, одетый в костюм темно-красною цвета, выводил что-то густым могучим басом, остановившись на лестнице над скамьей, на которой сидела толстая женщина. Другой, размахивая своими регалиями трубадура, отчаянно жестикулировал, цепляясь ногами за ступени. Третий, капюшон которого был украшен птичьими перьями, целовал подряд молодых женщин и старух, распевая во все горло нечто похожее на уличные частушки. Каждый из певцов обрабатывал таким образом свой сектор публики, причем всем им приходилось скорее не петь, а кричать, чтобы быть услышанным в невообразимом шуме, поднятом остальными.
Торису все это напомнило шумную перебранку нищих, а вовсе не пение мастеров. Теперь из-за кулис на сцене вышли все участники, и многие, которым не хватило лестниц, карабкались вверх прямо по рядам и скамейкам, словно горные бараны. В этом шуме Торис мог разобрать лишь песни тех, кто успел подняться на самые верхние ряды амфитеатра. Их голоса звучали хрипло и напряженно, совсем не так, как голос Казимира. Кстати, где Казимир?
Торис заметил своего друга среди состязающихся, которые последними выбрались на сцену. Юноша стоял совершенно спокойно, чуть расставив ноги и вытянув руки по швам. Торис напряг слух, чтобы расслышать прозрачный и чистый голос Казимира, но ничего не услышал. Казалось, Казимир едва дышал, не говоря уже о том, чтобы петь.
– Пой, Казимир, пой! – шептал Торис, кусая губу.
Но Казимир стоял все так же неподвижно и безмолвно. Он не пел, не шевелил ни руками, ни губами. Торис почувствовал, как сердце его сжимается в тугой комок: зрители, сидевшие на переднем ряду, уже начали отворачиваться от сцены чтобы услышать певцов, оказавшихся за их спинами.
Мальчик почувствовал, как внутри него закипает гнев. Он глубоко вдохнул воздух и закричал что было сил:
– Месть, Казимир! Месть!
Зеленщик бросил удивленный взгляд на оборванного сироту-подростка, невесть откуда взявшегося у него под ногами, однако Торис был слишком поглощен тем, услышит ли его друг или нет.
Похоже, его отчаянный вопль достиг слуха Казимира и заставил последнего стряхнуть с себя оцепенение. Он широко развел руки, набрал в грудь воздуха и запел. Его чистый и сильный голос был отчетливо слышен даже в царящем вокруг хаосе, и зрители стали поворачиваться к нему. Ближайшие
