– Что случилось, Казимир? – спросил он вместо приветствия.
Казимир знаком велел ему подойти ближе, и Торис с беспокойством приблизился.
– Скажи, Кас, что произошло?
– Густав мертв, Торис, – холодно объяснил Казимир.
– Мертв?! – ахнул Торис.
– Должно быть, это я убил его своим ударом.
Торис прикоснулся пальцами к безвольно опущенным рукам друга.
– Не вини себя, Казимир. Ты же не хотел его убивать.
– Но я хотел причинить ему боль.
– Но он, по крайней мере, успел вылечить тебя перед смертью, – сказал Торис, изо всех сил стараясь не проявить своего страха.
– Он избавил меня от проклятья, а я убил его, – тяжело вздохнул Казимир.
Присев на краешек кровати, Торис покачал головой.
– С этим уже ничего не поделаешь.
– Нужно организовать похороны, – отозвался Мейстерзингер, выходя на балкон и глядя на город. – Я хочу устроить в храме торжественную службу, на которую пришли бы все свободные граждане Гармонии. Прежде чем служба начнется, орган должен быть окончательно починен. Я сам выступлю с траурной речью, а заодно – издам указ, согласно которому все граждане Гармонии впредь должны будут молиться в храме.
– Может быть, нужно обратиться к юристам, чтобы они занялись мелкими вопросами?
– Нет, – негромко сказал Казимир не оборачиваясь. – Я хочу, чтобы ты этим занялся. Спланируй похоронную процессию от храма до вершины Саут-Хилла.
Пусть Густава похоронят в том месте, где я когда-то спрыгнул с обрыва. Необходимо также нанять скульптора, чтобы он высек из гранита статую жреца, которая будет стоять в изголовье его могилы. Потом загляни в Хармони-Холл и найди для храма органиста и хормейстера.
Торис, чувствуя как голова его начинает слегка кружиться, потер лоб и переспросил:
– Хормейстера и органиста? Но кто станет жрецом Милила?
Казимир медленно обернулся к нему.
– Жрец обладает властью лишь ненамного меньшей, чем власть Мейстерзингера. Враждебно настроенный жрец мог бы сбросить меня с моего поста. Я не могу доверять никому, кроме тебя.
– Что? – удивился Торис.
– Хормейстер будет петь для тебя, а органист – играть. Я же буду указывать тебе, о чем проповедовать прихожанам с кафедры собора. Тебе нужно будет только научиться молиться, да еще подзубрить кое-что о житии и деяниях нашего бога.
– Но мне только шестнадцать лет! – возразил Торис.
– Я стал Мейстерзингером в восемнадцать.
– Никто не станет меня слушать, – попытался настоять на своем юноша.
– Но зато все станут слушать меня, – негромко ответил Казимир.
– Не надо, Кас, – умоляющим голосом попросил его товарищ.
– Все уже решено, – без колебаний ответил молодой Мейстерзингер.
Вздрагивая от холода, Торис стоял в каменном коридоре, соединявшем храм с залой для собраний храмовых послушников. Сквозь закрытые двери до него доносилась музыка органа, смешивающаяся со стоном зимнего ветра. Торис плотнее закутался в свою рясу из вышитого золотыми нитками шелка и посмотрел в одно из окон, прорубленных в стене коридора. Сквозь древнее неровное стекло он увидел беснующуюся метель, которая укутывала город холодным снежным покрывалом.
«Целых четыре месяца стоят холода, – подумал он уныло. – Скорее бы уж кончилась эта проклятая зима!»
И все же вой холодного ветра он предпочитал стонам и завываниям огромного органа. С тех пор как инструмент был починен к похоронам Густава, Торис всякий раз, стоило только органу зазвучать, жалел о том, что он не остался в разломанном виде. Особенно жаль ему было многочисленных прихожан, чье присутствие Казимир объявил обязательным на каждом таком душераздирающем концерте.
Тем временем инструмент в последний раз оглушительно рявкнул и замолчал. Было слышно только, как со стуком закрываются его многочисленные клапаны и регистровые заслонки. Возведя очи к сводчатому потолку коридора, Торис вознес беззвучную благодарность Милилу. Он еще не решил, верит ли он сам в этого пасторального бога музыки и песен, однако положение жреца ко многому его обязывало.
Подобрав свои развевающиеся одеяния, Торис распахнул дверь и вошел в теплое, пропахшее курениями и ладаном главное святилище. Он всегда приходил сюда, когда Казимир читал свои проповеди. За шесть месяцев, которые прошли со смерти Густава, молодой Мейстерзингер превратился в страстного и красноречивого оратора. Его выступления одинаково согревали сердца бедняков и богачей даже холодной зимой.
Оказавшись на краю церковного нефа, Торис увидел Казимира. В последнее время он выглядел бледным и исхудавшим, как мертвец в могиле, однако нездоровая бледность лица лишь подчеркивала страсть, звучащую в его голосе.
