в чувство старостины, которая то принималась браниться, то снова лишалась чувств, то требовала привести к ней ее спасителя.
И брюнетка, и амурчик сразу узнали его, хотя он только на мгновение промелькнул перед ними, бросившись с мостков; такого красавца-юношу не так-то легко забыть. Теодор рассчитывал тотчас же спастись бегством и скрыться от людских глаз – тем более, что отовсюду сбегались толпы любопытных, узнавших о происшествии и желавших услышать и увидеть все своими глазами. Но Паклевский, который был очень горд отважной выходкой юноши, не пускал его, а дочка генеральши в свою очередь ухватилась за него и велела остаться.
– Тетя не успокоится, пока не поблагодарит вас… Ну, подождите же… Ведь вы спасли ей жизнь.
Какой-то шляхтич, стоявший в сторонке, подперся руками в бока и пробормотал вполголоса.
– Да уж это, действительно, геройский поступок: баба стара и дурна собой, как смертный грех! В прежнее время таких топили!
Старостину тем временем подняли с земли: с ней еще делались припадки, и она испускала какие-то бессвязные восклицания, но тут же призывала своего спасителя, просила дать ей выпить чего-нибудь теплого, спрашивала про свои успокоительные капли, приказывала отнести себя в постель и ругала старосту, который, по ее мнению, был всему виной.
– Ради Бога! У меня будет лихорадка! Я умру… Этот негодный пьяница! Но где же этот герой-юноша? Генеральша, подержите, у меня ноги совсем одеревенели… Леля, возьми меня под руку! Ах, какой ужасный день… Мне кажется, что я проглотила жабу… Сжальтесь ради Бога, дайте чего-нибудь теплого. Но где мой избавитель? Ах, я никогда этого не забуду… Но что сделалось с моей прической!!! И кружева мои пропали.
В таком роде болтала без умолку старостина, судорожно хватаясь при этом за голову, растирая лицо, отплевываясь, притворясь потерявшей сознанье и, видя себя окруженной любопытными, изо всех сил старался разыграть роль интересной жертвы.
Никто не сумел бы удержать вырывавшегося Теодора, если бы не Лелины глазки, приворожившие его на месте. Розовый амурчик на глазах у тысячной толпы мучил бедного Тодю под видом благодарности за спасение тетки. Он уже видел, что его прогулка может открыться и навлечь на него гнев матери, и понимал, что ему необходимо удирать из парка, но не было никаких сил противиться этой девочке. Лишь только он делал шаг к отступлению, как Леля бежала за ним и приводила его назад, как будто сознавая свою силу и власть над ним…
Единственным средством спасения было бегство. Уже Тодя скрылся за дядей в густую тень зарослей, но дочка генеральши тотчас же очутилась подле него.
– Что же вы так невежливо убегаете? Надо же, чтобы тетя поблагодарила вас.
– Сударыня, послушайте, – тихо заговорил Тодя, – я не имею права показываться здесь, я должен уйти, я очутился здесь случайно, привлеченный зрелищем, я не принадлежу к числу гостей.
– Да ведь и мы здесь только случайно, – живо возразила Леля, – если бы не сломалась ось, мама и тетя никогда бы сюда не приехали…
Потому что…
Но здесь прекрасная Леля остановилась.
– Я не заслужил благодарности, – продолжал Теодор, – а одно слово из ваших уст…
– Тетя будет в отчаянии, – с иронической усмешкой болтала паненка, –ну, сделайте ей одолжение… Я сомневаюсь, что мы когда-нибудь еще встретимся, потому что завтра мы едем в Варшаву… Только бы старостина не расхворалась…
– И я тоже собираюсь ехать в Варшаву, – живо прибавил Теодор, –значит…
У молоденькой дочки генеральши заблестели глазки.
– Ах, вот и тетя… Идемте со мною!
Как раз в это время старостину вели ко дворцу, а так как прическа ее была в самом жалком виде, то она просила отвести ее наиболее уединенными и тенистыми улочками.
Но Леля загородила ей дорогу, ведя своего пленника.
– Вот, тетя, ваш спаситель; благодарите его поскорее, потому что он вырывается, и я еле могу его удержать.
При виде юноши старостина чуть снова не лишилась сознания, вспомнив о минувшей опасности; она разразилась рыданиями, потом взглянула на Теодора и сентиментально произнесла:
– Благородный юноша, подвергавший свою жизнь опасности ради меня, я до самой смерти сохраню благодарность к тебе! Ах!
Теодор поклонился и хотел удалиться, но генеральша и ее дочка удержали его.
Старостина непременно хотела подарить ему что-нибудь на память. А Тодя клялся, что не может ничего принять…
Краска выступила на его лице.
Паклевский, присутствовавший при этой сцене, шептал ему на ухо:
– Да, ну, не ломайся… Баба богатая…
Ведь ты весь промок из-за нее; чего еще церемониться.
– Спасите вы меня, – взмолился Теодор к Леле, – я ничего не могу принять! Ничего!
– А от меня? – спросила паненка, бросив на него быстрый взгляд. – От меня можете?
Теодор молчал; панна Леля быстро сняла с пальца кольцо, и, прежде чем старостина и ее сестра, вполголоса совещавшиеся относительно подарка, пришли к соглашению, она вскричала, подбежав к
