памяти и здравом рассудке, – сознаетесь в соей вине и вернете убытки.
– Ах, так! – вскричал Кунасевич. – Ни за что на свете!
– Подумайте еще, – сказал Шустак, – вы можете выбрать. Божишки мы уже заняли и больше вам не отдадим – за это я ручаюсь; если будет процесс, мы найдем протекцию; мы вас отпустим на свободу, и что вам не уйти от плетей – в этом уж можете быть уверены…
Сказав это, он встал и хотел ударить в ладоши; подкоморий соскочил с кресла и схватил его за руки.
– Послушайте, пан ротмистр, – сказал он, – предположим, что я подпишу вам, что вы хотите. На что это вам пригодиться? Прямо отсюда я поеду в город и подаю жалобу – о насилии. Это уголовное дело!
– Ну, что же? Значит, остаются плети! – вздохнул Шустак. – Ничего не поделаешь! Мы должны получить какое-нибудь удовлетворение, и мы его получим на ковре…
Он снова встал.
– Послушай, сударь! Так же невозможно! Боже милосердный! – простонал подкоморий.
Ему хотелось плакать, в отчаянии он ломал руки.
– Вы должны отказаться от Божишек и несправедливых притязаний на них, – прибавил ротмистр.
– Этого не может быть!
– Это должно так быть! – подтвердил Шустак. – Aut-aut, решение зависит от вас.
– У меня четверо детей! – простонал Кунасевич.
Кунасевич плакал потихоньку, бормотал молитвы, надеялся на чудесное избавление, и был почти без чувств! А время шло.
Между тем ротмистр подошел к дверям, открыл их и громко произнес:
– Призываем нотариуса Богаловича и шестерых приглашенных свидетелей. Пан подкоморий, побуждаемый сочувствием к судьбе вдовы, пани Паклевской, сам добровольно и немедленно отказывается от процесса с ней, признает завещание действительным, прекращает начатый процесс и обещает изъять его из актов.
Пока он говорил это, в дверях показалась маленькая, но очень задорная фигурка нотариуса с зачесанными кверху волосами, который шел, подпрыгивая и самодовольно улыбаясь, держа под мышкой книгу и бумагу.
– Просим пана Богаловича прочитать нам приготовленный документ!.. Кунасевич, закрывший было рукою глаза, открыл их и приготовился внимательно слушать.
Когда чтение довольно длинного документа, наконец, закончилось, а некоторые его пункты были повторены по нескольку раз, наступило продолжительное молчание.
Подкоморий опять разыграл падающего в обморок, но Шустак настаивал не на шутку. Среди этих споров и отчаяния прошла ночь, и настал день, шляхта грозно роптала, перед подкоморием держали перо со свежими чернилами, и в конце концов он со злостью схватил его и, подписавшись под диктовку Богаловича, бросил перо на землю.
По приказанию Шустака запряженная бричка ждала подкомория, смущенный Кунасевич вскарабкался на нее, ударил возницу кулаком в спину и выехал, сопровождаемый громкими виватами, смехом и ироническими восклицаниями. Утром широким двор усадьбы и все окружавшие ее постройки представляли очень живописное зрелище.
Посредине его расположилась лагерем шляхта с конями, повозками и слугами в самых разнообразных одеждах.
На двор вытащили бочки, поставили столы и приложили старанья к тому, чтобы угостить это войско и задержать хоть часть его в Божишках, потому что, несмотря на подписанный им документ, подкоморию не доверяли. Шустак советовал Паклевскому, по крайней мере в продолжение нескольких месяцев, держать вооруженную стражу для охраны Божишек, пока Кунасевич не успокоится и не откажется от планов мести.
Паклевский очутился в этой шумной усадьбе с опустошенными амбарами и сараями в еще более плачевном положении, чем раньше. Но в первый же вечер после наезда Шустак предложил ему взять в аренду Божишки со всеми прилегавшими к ним деревнями, оставив Паклевскому жилой дом.
– Это будет лучше всего и в том отношении, – сказал он Теодору, – что я буду охранять свое имущество и контракт присоединю к актам процесса, а подкоморий, если бы и хотел посчитаться, не решится иметь дело со мною. Это было благодеянием для Теодора, который тотчас же выехал к матери, чтобы лично сообщить ей обо всем, что произошло.
Перед отъездом ротмистр шепнул ему:
– Сначала к матери, а потом к генеральше, там уже будут вас ждать; а я извещу их об отобрании Божишек.
С беспокойством в душе, еще не смея верить своему счастью, хотя к нему примешалось много черных предчувствий и серых мыслей, Паклевский поспешил в Борок.
Он застал егермейстершу в постели, в лихорадочном жару. Рассказ сына о возврате деревни и об отказе от нее подкомория, правда, очень обрадовал вдову, но она не могла хорошенько понять, что побудило этих чужих людей заняться судьбой ее сына, а Теодор не без основания не решался теперь же сказать ей всю правду. Он хорошо знал, что мать будет против его женитьбы. Проведя несколько дней в Борку и не говоря матери, куда едет, только сославшись на неотложные дела. Теодор прямо оттуда направился в имение старостины, где жила и генеральша с дочкой.
Рацевичи, наследственное имение старостины, было очень красиво расположено на берегу Немана и славилось в свое время прекрасным, полным вкуса устройством дома и сада. Сентиментальная пани не жалела издержек, чтобы сделать из своего имения нечто подобное тому, что она видела за границей. Но так как трудно было найти хороших художников и ремесленников, то приходилось довольствоваться тем, что случайно попадалось. Каменный дом, хотя и небольшой по размеру, выглядел очень красиво, окруженный
