и попасть в ад, — процедил Копингер. — Те ваши питомцы, кому удается выжить, в большинстве своем превращаются в воров и нищих. Продолжайте.
— Когда Орфан исполнилось шестнадцать, главный смотритель решил, что она должна оставить приют и найти работу. Я так думаю, с бедной девушкой поступили жестоко. У нее уже был ухажер, сын мельника, и если бы все сложилось иначе, она была бы сейчас замужем и жила своим домом.
— Насколько я понял, Орфан была хороша собой?
— Да, сэр, очень хороша. Маленькая, хрупкая, с белокурыми волосами и милым нежным личиком. За всю жизнь мне не доводилось видеть более прелестного лица. Но брат одного из наших надзирателей работал в монастыре и сообщил, что в лазарете нужна служанка. Вот Орфан и послали в монастырь.
— Когда это произошло, госпожа Стамп?
— Около двух лет назад. Каждую пятницу, в свой свободный день, бедная девочка непременно приходила сюда, чтобы меня проведать. Она была очень ко мне привязана, так же, как и я к ней. В монастыре ей не слишком нравилось, сэр.
— Но почему?
— Об этом она ничего не говорила. Я всегда внушаю детям, что им не следует отзываться дурно о вышестоящих, ибо это большой грех. Но я видела, что Орфан испугана.
— Какова же была причина этого страха?
— Не могу вам сказать, сэр. Я пыталась выведать у девочки, что ее тревожит, но она молчала. Сначала она работала под началом старого брата Александра. Потом он умер, и его место занял брат Гай. Вы его наверняка видели сами и знаете, что наружность у него не из приятных. Девочка на него и взглянуть боялась. А самое главное, она больше не хотела встречаться с Адамом, сыном мельника. Он приходил сюда, чтобы с ней увидеться, но Орфан всякий раз просила меня отослать его прочь. — Смотрительница метнула на меня многозначительный взгляд. — А когда такое происходит, значит, с девушкой обращаются недостойным образом.
— Вы не замечали у нее каких-либо ссадин или синяков?
— Нет, но всякий раз девочка становилась все более унылой и подавленной. А где-то через полгода после того, как Орфан поступила в монастырь, она перестала приходить ко мне. Пропустила одну пятницу, потом другую.
— И тогда вы встревожились.
— Да, сэр. Я решила сама отправиться в монастырь и выяснить, что случилось с девочкой.
Я кивнул, представив себе, как эта кругленькая пожилая женщина ковыляет по ухабистой дороге и колотит в ворота, охраняемые неприветливым господином Багги.
— Поначалу меня не хотели пускать, но я подняла такой шум, что монахам пришлось позвать приора Мортимуса. Ох, до чего грубо со мной разговаривал этот шотландский невежа! Он заявил, что Орфан украла из церкви две золотые чаши и сбежала из монастыря.
— Возможно, именно так все и произошло, — раздраженно заявил Копингер. — Отродья, выросшие в приюте, имеют наклонность к воровству.
— Орфан не могла так поступить, сэр, она была доброй христианкой, — горячо возразила госпожа Стамп и повернулась ко мне. — Я спросила приора, почему они сразу не сообщили мне о случившемся. На это он ответил, что не обязан знать, с кем девчонка водила знакомство. Еще этот жестокий человек пригрозил, что, если я немедленно не уйду, он сообщит о краже властям и Орфан поймают и арестуют. Я рассказала господину Копингеру об исчезновении Орфан, но он отказался заниматься этим делом. Сказал, нет никаких свидетельств того, что в монастыре с девушкой обращались дурно.
— И я был совершенно прав, — пожал плечами Копингер. — Если монах грозился сообщить о краже властям, значит, с вашей ненаглядной Орфан и в самом деле не все чисто и в ее интересах не поднимать шум вокруг этого дела.
— Госпожа Стамп, а как вы полагаете, что на самом деле случилось с девушкой?
— Я боюсь об этом думать, сэр, — ответила она, глядя мне прямо в глаза.
— Но судья Копингер совершенно справедливо заметил: не существует никаких свидетельств того, что с ней плохо обращались в монастыре.
— Я понимаю. Но я слишком хорошо знала Орфан. Она не могла украсть.
— Но возможно, она попала в отчаянное положение…
— Будь это так, сэр, она пришла бы ко мне. Воровать она в любом случае не стала бы. Так или иначе, девочка пропала, и вот уже полтора года о ней нет ни у ни духу. Как сквозь землю провалилась.
— Да, печальная история. Спасибо, госпожа Стамп, что вы уделили нам столько времени.
Я со вздохом поднялся; все мои подозрения по-прежнему оставались лишь туманными предположениями. Мне так и не удалось выяснить ни одного важного факта, проливающего свет на убийство Синглтона.
Госпожа Стамп провела нас в комнату, где дети по-прежнему перебирали ветхое тряпье. Когда мы вошли, они повернули к нам свои худые бледные лица. В воздухе стоял тошнотворный запах старой заношенной одежды.
— Чем занимаются ваши питомцы? — осведомился я у смотрительницы.
— Разбирают вещи, которые принесли нам добрые люди, выискивают такие, что еще можно носить. Завтра в монастыре день раздачи подаяния, и нам понадобится теплая одежда. Погода стоит холодная, а путь предстоит не из легких.
— Да, совершать пешие прогулки по такому холоду не слишком приятно, — кивнул я. — Благодарю вас, госпожа Стамп.
Мы оставили приют для бедных, а пожилая леди вернулась к детям, чтобы вместе с ними перебирать жалкие лохмотья.
Мировой судья Копингер предложил нам пообедать у него в доме, но я отказался, сославшись на то, что мы должны вернуться в монастырь. Хрустя башмаками по снегу, мы вновь двинулись по городским улицам.
— Боюсь, сегодня мы останемся без обеда, — с печалью в голосе предположил Марк. — Когда мы придем в монастырь, будет слишком поздно.
— Ты прав. Давай зайдем в трактир.
Неподалеку от городской площади мы нашли приличное на вид заведение. Хозяин провел нас к столу, стоявшему у окна, откуда открывался вид на пристань. Я заметил, что груженная шерстью лодка, которую мы видели прежде, теперь медленно двигается по каналу в сторону моря, туда, где ее ждет корабль.
— Клянусь мучениями Спасителя нашего, я умираю с голоду, — заявил Марк.
— Я тоже. Но думаю, от пива нам с тобой лучше воздержаться. Ты знаешь, что согласно правилам святого Бенедикта зимой монахам следует принимать пищу только один раз в день. Правда, он устанавливал свои правила для мягкого итальянского климата, но первоначально у нас, в Англии, его требования соблюдались столь же неукоснительно. Представь только, каково это — часами молиться в холодной церкви и лишь один раз в день иметь возможность подкрепить свои силы. Но с течением лет монастыри становились все богаче, а их уставы мягче. Поначалу монахи позволили себе вкушать пищу дважды в день, потом трижды, потом стали лакомиться вином и мясом.
— По крайней мере, они не оставили молитвы.
— Да, молятся они с прежним усердием. И неколебимо верят, что молитвы их помогают душам усопших обрести мир и покой. — Я вспомнил брата Гая, распростертого перед распятием, его страстную мольбу. — Но, увы, они пребывают в заблуждении.
— Признаюсь вам честно, сэр, от всех этих теологических вопросов у меня начинает кружиться голова.
— Значит, Марк, тебе надо укреплять свою голову, господь даровал тебе разум для того, чтобы ты его использовал.
— А как ваша спина? — спросил Марк, пытаясь сменить предмет разговора.
Про себя я отметил, что за последнее время он стал частенько прибегать к подобному приему.
— Сносно. Намного лучше, чем поутру.
Тут трактирщик принес нам пирог с кроликом, и мы занялись едой.
— Как вы думаете, что случилось с той девушкой из приюта? — спросил Марк, утолив голод.
