инспекциях.
— Да, как и большинство жителей Лондона.
— Людям нравятся истории о распутных и похотливых монахах, — произнес я и замолчал, так как в комнату вошла Джоан с блюдом заварного крема. — Тем не менее, слухи недалеки от истины. В монастырях и в самом деле царят разврат и разложение, — вновь заговорил я, когда дверь за Джоан закрылась. — Правила, установленные святым Бенедиктом, с которыми я в свое время ознакомился, предписывают монахам вести жизнь, посвященную молитве и труду, избегать всех мирских соблазнов и довольствоваться лишь самым необходимым. Однако большинство монахов живут в каменных зданиях, в окружении слуг, получают со своих земель щедрый доход и предаются всем возможным порокам.
— Но говорят, монахи картезианского ордена вели, самую что ни на есть аскетичную и строгую жизнь. А когда их повезли в Тайборн, чтобы предать казни, они пели гимны и возносили хвалу Господу.
— Да, разумеется, некоторые ордена строго соблюдают установленные правила. Но не забывай, картезианцы были преданы казни потому, что отказались признать короля главой Церкви. Все они — закоренелые сторонники папизма. А теперь, похоже, кое-кто из монахов не брезгует и убийством, — изрек я и добавил со вздохом: — Мне жаль, что тебе придется заниматься подобным делом.
— Благородный человек не должен бояться опасности, — провозгласил Марк.
— Чушь, — отрезал я. — Осторожность никому не помешает. Кстати, ты по-прежнему посещаешь фехтовальные классы?
— Да. Господин Грин говорит, я добился значительных успехов во владении мечом.
— Рад это слышать. Вполне возможно, твое умение нам пригодится. На дорогах орудуют целые шайки нищих, и, возможно, нам придется дать им отпор.
Марк помолчал несколько мгновений, не сводя с меня задумчивых глаз.
— Сэр, я очень хочу снова получить место в Палате перераспределения, но, честно говоря, там проворачиваются не слишком честные дела, — произнес он, наконец. — Половина конфискованных земель отошла к Ричарду Ричу и его прихвостням.
— Ты преувеличиваешь, — покачал я головой. — Палата перераспределения — новое учреждение. И естественно, те, кто занимает там высокие посты, пользуются возможностью отблагодарить тех, кто им эти посты обеспечил. Таковы уж правила, на которых зиждется власть. Я вижу, Марк, ты по-прежнему мечтаешь об идеальном мире. Однако тебе следует быть осторожнее и не говорить все, что приходит на ум. Наверняка ты недавно перечитал «Утопию» Томаса Мора? Не далее как сегодня лорд Кромвель вспоминал об этой книге.
— «Утопия» оставляет человеку надежду на лучшее. А этот итальянец, которого вы мне посоветовали прочесть, погружает в пучину отчаяния.
— Ну, если ты хочешь взять за образец героев «Утопии», тебе следует отказаться от щегольских нарядов и обернуться в дерюгу, — с улыбкой заметил я и указал на его агатовые пуговицы. — Кстати, я никак не могу разглядеть, что изображено на этих пуговицах?
Марк с готовностью скинул куртку и протянул ее мне. Рассмотрев пуговицы поближе, я увидел, что на каждой изображен воин, одной рукой сжимающий меч, а другой обнимающий женщину. За их спинами возвышался олень. Работа, надо признать, была весьма искусная.
— Я купил их на рынке Святого Мартина, совсем дешево, — пробормотал Марк. — Это ведь поддельный агат.
— Теперь я и сам это вижу. Но что означает этот рисунок? Ах да, конечно, верность. Ведь олень — символ верности. — Я вернул Марку куртку. — Меня удивляет эта новая мода на загадочные изображения, над которыми приходится ломать голову, — заметил я. — В жизни и так более чем достаточно загадок и тайн.
— Но, сэр, вы ведь и сами рисуете.
— Да, когда мне удается выбрать для этого время. Но в меру своих скромных способностей я пытаюсь изображать людей и природу просто, без всяких затей — так, как это делал мастер Гольбейн. По моему разумению, искусство должно разрешать загадки бытия, а не запутывать их еще больше.
— Но неужели даже в юности вам не хотелось украсить себя чем-нибудь вроде… этих пуговиц?
— Мода тогда была совсем другая. И признаюсь, несколько раз я уступал ее искушениям. — Тут на ум мне пришла цитата из Библии, и я произнес с легкой печалью в голосе: — «Когда я был ребенком, я рассуждал по-детски. Став взрослым мужем, я оставил детские рассуждения». Ладно, мне надо идти к себе, — прибавил я после недолгого молчания. — В кабинете меня ждут бумаги.
Несколько неуклюже я поднялся со своего стула, и Марк поспешил ко мне, чтобы помочь.
— Я прекрасно справлюсь сам, — раздраженно остановил я его.
Резкая боль, пронзившая спину, заставила меня поморщиться.
— Разбуди меня на рассвете, — распорядился я. — И скажи Джоан, чтобы приготовила сытный завтрак.
Взяв свечу, я поднялся по лестнице. Меня ожидали загадки куда более сложные, чем головоломные изображения на пуговицах.
ГЛАВА 3
На следующее утро мы с Марком, как и собирались, покинули дом на рассвете. Было второе ноября, День всех усопших. Проведя весь вечер за чтением бумаг, я так утомился, что крепко спал всю ночь и утром проснулся в неплохом настроении. Как ни странно, я ощущал, что душу мою охватило волнение. Некогда я был учеником монахов; впоследствии стал убежденным противником всего того, что они защищали. Ныне мне предстояло проникнуть в их тайны и вывести на свет их злодеяния.
За завтраком я торопил Марка, который все никак не мог окончательно проснуться. Наконец мы вышли на улицу. За ночь погода резко изменилась; холодный, пронзительный ветер, прилетевший с востока, подморозил грязные колеи на дороге. Закутавшись в подбитые мехом дорожные плащи, подняв капюшоны и натянув теплые перчатки, мы уселись на лошадей; порывы ветра, бившего нам прямо в лицо, заставляли слезиться глаза. На поясе у меня висел кинжал; до сей поры, он выполнял исключительно роль украшения, однако сегодня утром я не преминул собственноручно наточить его на кухне. Марк, разумеется, был опоясан мечом; этот превосходный клинок из лондонской стали, он приобрел на свои собственные сбережения, дабы посещать фехтовальные классы.
Переплетя руки в виде ступеньки, он помог мне взобраться на Канцлера, так как сесть в седло без посторонней помощи мне было затруднительно. Затем Марк вскочил на Красноногого, своего могучего чалого жеребца, и мы тронулись. К седлам лошадей были привязаны тяжелые дорожные сумки, где находились наши вещи и деловые бумаги. Марк все еще зевал, не в состоянии полностью стряхнуть с себя сон. Сбросив капюшон, он принялся причесывать свои всклокоченные волосы; впрочем, все его усилия были напрасны, потому что ветер тут же спутывал их вновь.
— Господи, до чего холодно, — жалобно протянул Марк.
— Ты слишком много времени провел в теплых конторах и превратился в настоящего неженку, — усмехнулся я. — Путешествие пойдет тебе на пользу. Надо, чтобы твоя жидкая кровь немного загустела.
— Того и гляди, скоро пойдет снег, да, сэр?
— Надеюсь, что нет. Это бы существенно нас задержало.
Проехав по улицам едва пробуждавшегося города, мы оказались на Лондонском мосту. Бросив взгляд вниз по течению реки, за устрашающую громаду Тауэра, я увидел огромный океанский корабль, стоявший на якоре у Собачьего острова; его тяжелый корпус и высокие мачты смутно вырисовывались на фоне свинцово-серой реки, сливавшейся с небом в точности такого же оттенка. Я указал на корабль Марку.
— Любопытно бы знать, откуда он прибыл, — заметил я.
— Да, сегодня люди совершают дальние плавания и открывают страны, о существовании которых их предки даже не догадывались, — откликнулся Марк.
— Из этих стран они привозят всякие диковины, — добавил я, вспомнив удивительную говорящую птицу. — И некоторые из этих диковин помогают им дурачить простаков.
Мы доехали примерно до середины моста. В дальнем его конце валялись осколки черепа. Дочиста обглоданный птицами, он слетел со своего шеста и разлетелся на куски. Этим осколкам предстояло лежать здесь до тех пор, пока их не подберут охотники за сувенирами или же ведьмы, которые используют
