оказывалась в кювете), они обсуждали все возрастающее число водяных мотоциклов на Кейвадин-Понд… вернее, обсуждала миссис Тассенбаум.
Чип полагал миссис Т. своей более-менее типичной летней покупательницей: богатой, как Крез (по крайней мере, таким богачом был ее муж, владелец одной из новых компьютерных компаний), говорливой, как попугай, глотнувший виски, и безумной, как Говард Хьюз note 115, подсевший на морфий. Она могла бы купить себе яхту (и дюжину водных мотоциклов, чтобы тащить ее на буксире, возникни у нее такое желание), но приплывала на рынок в этом конце озера на старой весельной лодке, привязывала ее там, где привязывал свою Джон Каллем до Того Дня (по мере того, как уходящие годы облагораживали его историю, доводили до блеска, как мебель из тика, Чип все выше и выше поднимал ее статус, во всяком случае, в голосе, произнося слова «Тот День» с той же благоговейной интонациями, с какой преподобный Конвей произносил слово Бог). Мадам Тассенбаум была болтливой, сующей нос в чужие дела, симпатичной (в каком-то смысле… полагал он… если вас не мутит от избытка косметики и лака для волос), набитой «зеленью» и республиканкой. В сложившихся обстоятельствах Чип Макэвой не видел ничего зазорного в том, чтобы придавить большим пальцем уголок чашки весов… этому трюку он научился от отца, который говорил, что ты просто обязан обвешивать приезжих, если те могли себе это позволить, но не в праве обвешивать местных, даже если они богатые, как этот писатель, Кинг, из Лоувелла. Почему? Да потому что новости распространяются быстро, и очень скоро в магазин будут заходить только приезжие, а попробуй найти их в феврале, когда сугробы вдоль обочин шоссе 7 поднимаются на добрые девять футов. Но февраль, однако, еще не наступил, и миссис Тассенбаум, несомненно, дочь Абрама, если он хоть раз видел одну, родилась и жила не в этих краях. Нет, миссис Тассенбаум и ее богатый-как-Крез компьютерный муженек вернутся в Жид-Йорк, как только увидят первый упавший на щемлю пожелтевший осенний лист. Вот почему он не испытывал ни малейших угрызений совести, легким нажатием большого пальца доведя стоимость покупаемой миссис Тассенбаум индейки с шести долларов до семи и восьмидесяти центов. Он продолжал во всем соглашаться с ней и после того, как она сменила тему, начала говорить о том, какой ужасный человек этот Билли Клинтон, хотя на самом-то деле Чип дважды голосовал за Баббу и проголосовал бы еще раз, если б Конституция разрешила ему баллотироваться на третий срок. Бабба был умен, умел добиться от газетчиков, чего хотел, и, право слово, поимел больше кисок, чем туалетное сидение.
– А теперь Гор думает, что сможет… въехать в Белый Дом на его плечах! – миссис Тассенбаум рылась в сумке в поисках чековой книжки (индейка за это время чудесным образом потяжелела еще на пару унций). – Заявляет, что он изобрел Ха! Да кто в это поверит? Если уж на то пошло, я действительно знаю человека, который изобрел – она вскинула голову (большой палец Чипа давно уже отлепился от чашки весов, он интуитивно чувствовал опасность, понятное дело, чувствовал) и улыбнулась Чипу накрашенными губами. Понизила голос до конфиденциального шепота. – Я должна знать, потому что сплю с ним в одной постели почти что двадцать лет.
Чип весело рассеялся, снял нарезанную индейку с чашки весов, положил на лист белой бумаги. Его радовало, что они больше не говорят о водяных мотоциклах, поскольку он заказал себе один в «Викинг моторс», компании из Оксфорда.
– Я знаю, чего вы смеетесь. Этот Гор, очень уж он склизкий! – миссис Тассенбаум так энергично кивала, что Чип решил добавить к общей сумме еще центов двадцать. Хуже-то не будет. – Его волосы, например. Как можно доверять человеку, который выливает так много геля на свои волосы…
Именно в этот момент над дверью звукнул звонок. Чип посмотрел. Увидел. И замер. Чертовски много воды утекло под мостом с Того Дня, но Уэнделл «Чип» Макэвой узнал мужчину, причинившего столько бед, как только тот переступил порог. Есть лица, которые никогда не забываются. И разве он не чувствовал, в самых потаенных глубинах сердца, что мужчина с этими ужасными синими глазами еще не закончил здесь свои дела и обязательно вернется?
Вернется за ним?
Мысль эта вывела его из ступора. Чип повернулся и побежал. Но успел сделать разве что три шага вдоль прилавка, когда прогремел выстрел, грохотнул, как раскат грома (магазин, надо отметить, прибавил как в размерах, так и в убранстве в сравнении с 1977 годом, слава Богу, отец всегда настаивал на страховке), и миссис Тассенбаум пронзительно закричала. Три или четыре покупателя, сонно бродившие по проходам между стеллажами, в изумлении повернулись на крик, а кто-то грохнулся в обморок. Чипу хватило времени, что отметить, что это Рода Бимер, старшая дочь одной из двоих женщин, которые погибли в Тот День. Тут ему показалось, что время свернулось, и это Рут лежат в проходе с банкой консервированной кукурузы, выкатывающейся из ее разжавшихся пальцев. Он услышал, как пуля прожужжала над его головой, будто сердитая пчела, и остановился, как вкопанный, вскинув руки.
– Не стреляйте, мистер! – услышал он тонкий, дребезжащий стариковский голос, свой собственный голос. – Возьмите все, что в кассе, но не убивайте меня!
– Повернись, – приказал мужчина, который в Тот День, перевернул мир Чипа вверх тормашками, мужчины, из-за которого он едва не погиб (пролежал в больнице в Бриджтоне две недели, клянусь Иисусом), а теперь вот появился, как старое чудище из стенного шкафа какого-то мальчика. – Остальным лечь на пол, а ты повернись, магазинщик. Повернись и посмотри на меня. Посмотри на меня очень хорошо.
Магазинщика качало из стороны в сторону, и на мгновение Роланд подумал, что он не повернется, а лишится чувств. Но, возможно, инстинкт выживания подсказал Чипу: вероятность того, что его убьют, возрастет, если он потеряет сознание, так что он сумел удержаться на ногах и повернулся лицом к стрелку. Его одежда практически не отличалась от той, которую он носил при первой встрече с Роландом; а черный галстук и мясницкий фартук, повязанный высоко над талией, возможно, были теми самыми. Линия волос еще больше отступила ото лба, и сами волосы полностью поседели, тогда как двадцать два года тому назад только начали серебриться. Роланд помнил, как кровь лилась из раны на левом виске, (по разумению Роланда, попала в беднягу пуля Андолини). Но магазинщику повезло: пуля прошла по касательной. И теперь на этом месте остался серый шрам. Роланд обратил внимание, что магазинщик зачесывал волосы так, чтобы выставить шрам напоказ, а не скрыть его. В тот день то ли ему сопутствовало дурацкое счастье, то ли его спасла ка. Роланд полагал, что без вмешательства ка не обошлось.
– У тебя есть картомобиль, грузомобиль или такси? – спросил Роланд, нацелив револьвер на живот магазинщика.
Джейк выступил из-за Роланда.
– На чем вы ездите? – спросил он бледного, как полотно Чипа. – Вот что его интересует.
– На пикапе, – выдавил из себя Чип. – «Интернэшнл харвестер» note 116. Он на стоянке, – и так быстро сунул руку под фартук, что Роланд едва не нажал на спусковой крючок. Но Чип, слава Богу, этого не заметил. Все остальные покупатели лежали на полу, в том числе и женщина, которая чуть раньше стояла у прилавка. До ноздрей Роланда долетал запах мяса, которое она покупала, и его желудок негодующе урчал. Роланд устал, проголодался, горевал об Эдди, приходилось многое держать в голове, слишком многое. И голова с этим просто не справлялась. Джейк сказал бы, что ему нужно «взять таймаут», но в обозримом будущем он такой возможности не видел.
Магазинщик тем временем вытащил из-под фартука ключи. Рука его тряслась, ключи, соответственно, позвякивали. Скатывающееся к западному горизонту солнце освещало их сквозь окна-витрины магазина, и отблески били в глаза стрелка. Сначала этот мужчина в белом фартуке, сунул под него руку (и отнюдь не медленно), а теперь вот это, достал какие-то блестящие металлические предметы, словно для того, чтобы ослепить противника. Создавалось ощущение, что он просто искал смерти. Но ведь точно так же он вел себя и в тот день, когда они с Эдди попали в засаду, не так ли? Магазинщик (тогда шевелился он быстрее, и спина у него еще не согнулась колесом), следовал за ним и Эдди, как кот, который постоянно мешается под ногами, не обращая внимания на свистящие вокруг пули (и не обращая внимания на рану головы). В какой- то момент, вспомнил Роланд, он начал говорить о своем сыне, словно человек, который хочет скоротать время, сидя в очереди к цирюльнику, дожидаясь, когда же тот доберется до его волос. Ка-маи, само собой, а таких зачастую обходит беда. По крайней мере, до тех пор, пока ка не устает от их выходок и не вышвыривает из этого мира.
