Темная Башня

же протянул ей. Надписанный тем же полукаллиграфическим, полупечатным почерком. Сюзанна прочитала:

«Чайлду Роланду, из Гилеада

Сюзанне Дин, из Нью-Йорка

Вы спасли мою жизнь.

Я спас ваши.

Мы в расчете.

С. К.»

– Чайлд? Это слово для тебя что-нибудь значит? Он кивнул.

– Оно описывает рыцаря… или стрелка… который отправился на поиски чего-то важного. Официальный титул, и древний. Мы никогда не называли так друг друга, ты понимаешь, потому что он означает святой, избранный ка. Нам никогда не нравилось так думать о себе, и я уже много лет не воспринимал себя таким.

– И однако, ты – Чайлд Роланд?

– Возможно, когда-то был. Но теперь это всего лишь слово. Здесь и ка уже нет.

– Но мы по-прежнему на Тропе Луча.

– Да, – он провел пальцем по последней строке послания: «Мы в расчете». – Вскрой конверт, Сюзанна. Хочу увидеть, что внутри.

Она вскрыла.

4

В конверте лежала фотокопия поэмы Роберта Браунинга. Поверху Кинг написал имя и фамилию автора своим полукаллиграфическим, полупечатным почерком. В колледже Сюзанна читала драматические монологи Браунинга, но не эту поэму. Однако, похоже, очень хорошо знала, о чем в ней пойдет речь, потому что называлась поэма «Чайлд Роланд к Темной Башне пришел». Состояла она из тридцати четырех строф, повествовательная по структуре, по ритмике относилась к балладам. Каждая строфа начиналась римской цифрой. Кто-то, вероятно Кинг, обвел строфы I, II, XIII, XIV, XVI.

– Прочитай отмеченные строфы, – охрипшим голосом попросил Роланд, – потому что я могу понять только слово-другое, но хочу знать, что в них говорится, хочу знать очень хорошо.

– Строфа первая, – начала Сюзанна, а потом ей пришлось откашляться. Потому что в горле пересохло. Снаружи завывал ветер, над головой чуть помигивала лампочка в обсиженном мухами плафоне.

«Калека древний и седой – он лгал,
И глаз его наполнен злобой был,
Когда он, объясняя путь, следил,
Как я покорно лжи его внимал —
Беззубый рот, кривившись, выдавал,
Что в мыслях он меня похоронил».

– Коллинз, – сказал Роланд. – Тот, кто писал поэму, говорил о Коллинзе точно так же, как Кинг в своих историях говорил о нашем ка-тете! «Калека древний и седой – он лгал!» Ага, точно лгал!

– Не Коллинз, – напомнила Сюзанна. – Дандело. Роланд кивнул.

– Дандело, ты говоришь правильно. Продолжай.

– Хорошо. Строфа вторая.

«Зачем его оставить здесь могли,
Чтоб посохом не сбивать с дороги тех,
Дошедших до него? Быть может, смех
Он сдерживал – и трещины земли
Им были эпитафией в пыли,
Когда он посылал на смерть их всех».

– Ты помнишь его палку? Как он ей размахивал? – спросил Роланд.

Конечно, она помнила. Да, вместо пыли был снег, но в остальном все сходилось. «В остальном строфа описывала то, что едва с ними не случилось». От этой мысли Сюзанна содрогнулась.

– Это поэт твоего времени? – спросил Роланд. – Твоего когда?

Она покачала головой.

– Даже не моей страны. Он умер как минимум за шестьдесят лет до моего когда.

– И однако, он видел, что только-только произошло здесь. Один из вариантов, во всяком случае.

– Да. А Стивен Кинг знал эту поэму, – и внезапно ее осенило. Мысль эта сверкнула так ярко, что могла быть лишь истинной. Она посмотрела на Роланда округлившимися глазами. – Именно эта поэма стала для Кинга отправной точкой. Именно она вдохновила его!

– Ты так говоришь, Сюзанна?

– Да.

– Тогда этот Браунинг, должно быть, видел нас.

Она этого не знала. Слишком уж все запуталось. С тем же успехом можно было пытаться ответить на вопрос, что первично, курица или яйцо. Или искать человека в зеркальном зале. Голова у нее пошла кругом.

– Прочитай следующую помеченную строфу, Сюзанна. Прочитай экс-ай-ай-ай.

– Строфа тринадцатая, – начала она.

«Как вылезшие волосы редки,
Травинки тонкие пронзают грязь —
Запекшуюся кровь; не шевелясь,
Стоит слепая лошадь. Чьи клыки
На шкуре след прожгли? Кто васильки
Гниющие вплел в гриву, веселясь?»

– А теперь я прочитаю тебе строфу четырнадцатую.

«Живая ли? Она давно мертва, Застыла плоть, и прахом стал скелет. Она не может жить – и все же нет! Вросла в копыта сорная трава, Глаза истлели – но она жива! На ней проклятье – миллиарды лет».

– Липпи, – стрелок оттопырил большой палец правой руки, махнул ею над левым плечом. – Она самая.