Книга теней

снисхождение.

– Я должен извиниться за свою подругу, – проговорил кюре. – Она очень взволнована; ведь ей пришлось ждать этого дня несколько столетий.

Мадлен подошла к окну, и я услышала, как она еще раз произнесла все то же незнакомое для меня имя. Я взглянула на отца Луи.

– Она говорит, что прибыла Себастьяна д'Азур. – Он быстро вернулся к окну и опять подал рукой знак кому-то едва различимому в предрассветных сумерках.

Путь Мадлен от стола к подоконнику был отмечен пятнами крови. Теперь кровь образовывала вокруг нее красный, все расширяющийся круг, своего рода нимб, хорошо видный на каменном полу.

– Себастьяна вот-вот поднимется, – проговорил отец Луи.

– И солнце тоже , – не то подумала, не то произнесла Мадлен. – Мы должны поспешить, если…

Я не разобрала следующих ее слов. Следует отметить, что я находилась в полуобморочном состоянии от страха и от усталости. И очень сильно саднило там, где только что побывал инкуб.

– Что… – пролепетала я, – что здесь происходит?

– Успокойся, – ответил отец Луи. Он подошел ко мне так быстро, что я отступила назад и споткнулась, едва не упав. – Не бойся, – проговорил он, подхватывая меня. – И не проси объяснений. Сейчас не время. У нас действительно его совсем мало.

Воистину есть вещи неизъяснимые, подумала я. Священник положил свои холодные руки на мои плечи, сжав их, словно тисками.

– Та боль… – произнес он с гордостью, – та боль скоро пройдет. Но тебе ведь понравилось, правда?

Я промолчала и, наверное, улыбнулась. Кажется, в этот момент я поняла, что жалею не о той боли, которую мне причинил инкуб, а о той, которую причинила сестра Клер.

Сестра Клер де Сазильи. Я почти забыла о ней, так как не чувствовала последствий ее побоев, пока длился рассказ о событиях в К***, а затем меня так ошеломило все, что… Alors, теперь я снова увидела и даже ощутила мои синяки – правда, раны затянулись, но болезненность все равно осталась, это чувствовалось даже при легком нажатии; я вспомнила и о крови, запекшейся в ушных раковинах, а раздувшаяся губа снова заболела там, где была рассечена. Когда эта боль, хоть и не очень сильная, вернулась – пускай она казалась мне теперь совсем слабой, – мною опять овладел гнев, дикая темная ярость. Что же до той, другой боли, о которой упомянул отец Луи, ее можно было легко стерпеть.

– О да, – согласился он, – смакуй, наслаждайся ею. Радуйся ей, пока она не пройдет.

– Смотри! – позвала Мадлен, и я подошла к ним, стоявшим у окна; стекла его были покрыты тончайшим слоем инея, который казался искрящимся налетом алмазной пыли. Сквозь него виднелось побледневшее безоблачное небо. Внизу я не заметила никого. Но обратила внимание на первые лучики солнца и произнесла страшное слово: «Рассвет».

На галерее, за той дверью, через которую я пришла в малую библиотеку, послышались какие-то негромкие скребущие звуки. А может, они доносились из коридора? Интересно, Мадлен и кюре тоже услышали их? Я взглянула на отца Луи, и тот со вздохом ответил:

– Да, я знаю. Крадутся, как мыши в ночи. – И он присел на край стола, положив ногу на ногу, скрестив руки на широкой груди. Пожав плечами, он словно хотел сказать: увы… Но вместо этого спросил: – Скажи нам, пока приходится ждать, ты знаешь, кто мы?

– Ждать чего? – не удержалась я от вопроса. Меня била дрожь. Я была без одежды, замерзла и не сомневалась, что через час или меньше меня ждет смерть. Мне пришло в голову, что надо попытаться открыть двери и, если получится, попробовать убежать.

Мадлен и Луи оценивающе осмотрели меня с ног до головы. Я не почувствовала стыда и не съежилась под их взглядами. Это удивило меня. До сих пор удивляет.

Мадлен отошла от окна и сразу же очутилась рядом – меня вновь посетила мысль, что она передвигается с быстротою луча света; в руках у нее было рваное розовое платье, и, хотя оно оказалось до ужаса заляпанным кровью, я обрадовалась, почувствовав на плечах согревающее прикосновение ткани. В следующее мгновение я увидела, как Мадлен сидит на столе, подобрав под себя ноги, рядом со священником. Тот снова задал прежний вопрос:

– Ты знаешь, кто мы?

– Я знаю, кем вы были , – сказала я шепотом, потому что горло мое все еще побаливало от использования не по назначению.

– О, это прекрасно, – заметил отец Луи. – Но знаешь ли ты, кем, или чем , являемся мы сейчас?

Я смогла ответить лишь быстрым кивком, ибо какие слова могла я подобрать в то утро, чтобы объяснить, чему выучилась за прошедшую ночь? Доверься и научись.

–  Прекрасно, – согласился священник, – мы вернемся к этому позже. Однако скажи, известно ли тебе, кто ты?

Я назвала свое полное имя.

– Ну да, конечно, – произнес отец Луи таким тоном, словно совсем не придал значения моим словам, и посмотрел на Мадлен. – Только я имел в виду совсем другое… Как бы получше выразиться… Можешь ли ты сказать нам, кем ты на самом деле являешься?

Странные слова, услышанные ночью, вновь пронеслись у меня в голове. Ты женщина, но ты и мужчина. Однако я не могла повторить их. Неужели такое бывает? Но разве не знала я теперь, что это правда? Так кем же я, в конце концов, была, и кто я есть?

(Конечно, конечно , существуют слова, позволяющие описать, кто я, описать мою сущность , если угодно, мою физиологию. Но я предпочитаю не пользоваться ими, ибо, несмотря на присущую им латинскую элегантность, они уродливы, а я совсем не уродлива. Теперь я это хорошо знаю, и потому те слова не подходят ко мне.)

Я не ответила ничего. Когда же отец Луи снова начал свое «Ты женщина…», его прервал голос, которого прежде я никогда не слышала. Он прозвучал позади меня, рядом с дверью, ведущей на галерею.

– Ты, милочка, – сказал этот голос, явно принадлежавший женщине, таким теплым, нежным и медоточивым он мне показался, – обыкновенная ведьма. А ты, топ pretre , мог бы не мучить ее вопросами.

Я испытывала огромное желание обернуться на звук дивного голоса и чувствовала, что не могу противиться, но какая-то сила заставила меня замереть на месте.

Отец Луи расшаркался и принес неискренние, скудные извинения. Мне? Или все-таки Себастьяне? (Ведь именно так звали ту, которая должна была вот-вот подойти.) Хотя… это было уже не слишком-то важно. И лишь после этого я обернулась и увидела ее, стоящую рядом с распахнутой теперь дверью на галерею. Я не слышала, как ее открывали, а ведь тюремщики мои, помнится, уходя, ее как следует заперли: я слышала бряцание цепей. Несомненно, вошедшей не было в библиотеке ночью; она явно не скрывалась там среди теней, из которых вышли кюре и Мадлен. Но тогда как проникла она в библиотеку?

– Милочка, ты слышишь меня? – обратилась дама ко мне. – Ты слышала, что я сказала?

Я ответила кивком, и та повторила:

– Ты ведьма.

Я не возразила. Как будто не расслышала ее слов. И лишь во все глаза смотрела на представшее передо мной… видение.

Прекрасная дама, высокая и стройная. Уже не молодая. Синева полупрозрачных одежд ее соперничала с ярким голубым цветом глаз. Ах, какие необыкновенные глаза!

– Азур, – представилась та, – Себастьяна д'Азур .

Азур… так на многих языках зовется лазурь; от глаз ее и впрямь исходило чистое, лазоревое сияние. Так могут светиться море или сапфиры. Длинные черные волосы ее были заплетены в лежащую на плече