надеялась, что, дойдя до нужной мне залы, сразу пойму: это она и есть. Между дверьми в галереях были развешены картины и гобелены. При других обстоятельствах я сбегала бы за фонарем, чтобы разглядеть их, – но только не этим вечером. О нет. Я слишком боялась новых страшных открытий. Еще одного вытканного на шпалере святого, истекающего кровью на фоне тканого же ландшафта; либо портрета, который заговорит или с которого на меня посмотрят живые пристальные глаза. Нет, лучше дождаться дневного света и уж тогда начать исследовать замок: так будет безопаснее. А теперь только и нужно, что отыскать столовую.
Сперва донеслись запахи кушаний: жареного мяса, ароматных соусов. Затем я услышала позвякивание серебряных приборов и хрусталя. Ага, значит, сюда. Прямо. За этой двустворчатой дверью и должна находиться столовая. В этой мысли я утвердилась еще больше, когда обратила внимание, что череда факелов здесь обрывается. И все-таки я постояла за дверьми, прислушиваясь. Когда наконец я взялась за холодную, как сосулька, дверную ручку, дверь вдруг стала сама открываться вовнутрь – увлекая меня за собой, как бы «затаскивая» в залу, в которой…
В которой я ничего не увидела. Свет, слепящий свет ударил мне в глаза. Я остановилась на пороге как вкопанная, утратив способность видеть, одетая в наряд слуги. Да, я не могла видеть, но знала и
Неудивительно, что я на какое-то время была ослеплена – ведь над парадным столом висела огромная люстра из богемского хрусталя со множеством зажженных свечей. Она походила на затейливое растение, на сказочный цветок, состоящий из невероятного количества стеблей, веточек и блистающих соцветий, увешанный сияющими подвесками, по искрящимся граням которых расплылся белый воск; что же касается самого стола, то им служила массивная плита мрамора с кроваво-красными прожилками, простершаяся справа налево на двадцать, а то и на все двадцать пять шагов рослого мужчины; у правого края его я увидела Себастьяну, а у левого – Асмодея. Это они рассматривали меня.
– Добро пожаловать, – приветствовала меня Себастьяна, вставая и указывая на третье место, остававшееся свободным. Оно находилось у самой середины стола на противоположной от входа стороне его, как раз под хрустальным «солнцем». Я сделала пару шагов, направляясь к Асмодею, но, остановившись, вернулась, чтобы обогнуть стол, пройдя мимо Себастьяны. Путь оказался неблизким, но за все это время никто не проронил ни слова.
Наконец я дошла до своего места.
– Спасибо… – едва слышно поблагодарила я непонятно кого; да и за что, я тоже не поняла. А что еще мне оставалось сказать? Наставления монахинь по крайней мере научили меня вежливости. Признаюсь, я почувствовала облегчение, услышав звук собственной речи, ибо до той поры мне самой не верилось, что я смогу заговорить на таком ужине. Мой тяжелый стул напоминал трон: у него была высокая спинка, а массивные деревянные подлокотники украшала резьба – они заканчивались птичьими клювами. Правда, алый бархат обивки сильно потерся, но сам стул был очень удобен. – Спасибо, – снова проговорила я, садясь.
Это вызвало у Асмодея приступ громоподобного смеха. Я выпрямила спину и взглянула на Себастьяну, которая заявила:
– Ты наша почетная гостья, и мы тебе очень рады.
Помню, я потянулась дрожащей рукою к листкам с пятью вопросами, спрятанным во внутреннем кармане жилета. Я прижала ее к боку – подобно тому, как влюбленный прижимает ладонь к сердцу, пытаясь унять его биение. Мне и впрямь показалось, что через расшитую ткань и пять сложенных листов бумаги я ощутила его частые удары.
Я не знала, с чего начать беседу. Хозяева сидели молча и так далеко от меня, что, заговори я с ними, мне пришлось бы кричать. Мне очень не хотелось вновь услышать грохочущий хохот Асмодея, и я решила сидеть молча и неподвижно, чтобы этого избежать, ибо от него у меня что-то оборвалось внутри, он подействовал словно укус пчелы, словно пощечина, словно приступ вожделения.
И что же я сделала? Глупость, о которой теперь даже стыдно рассказывать. Я взяла в руку вилку, тяжелую, как молоток, и принялась ее пристально рассматривать. Рука моя тряслась. Три серебряных зубца блестели в лучах люстры.
– Ты голодна, милочка? – спросила Себастьяна с улыбкой.
– Ты что, никогда не видела вилку? – С этими словами Асмодей так сильно наклонился вперед, что его светлые волосы свесились, обрамив лицо, на котором колючие глаза светились холодным огнем. – Если ты боишься меня,
– Асмо, ну что же ты, в самом деле! Ты стал совершенным невежей! Просто невыносим! – И, обращаясь ко мне, Себастьяна добавила извиняющимся тоном: – Боюсь, он совсем одичал.
Я вежливо улыбнулась, но все же была обеспокоена. Можно представить, что меня ожидает. Я положила вилку рядом с лежавшими по левую руку тремя другими (всего передо мной находилось двенадцать серебряных столовых приборов, среди которых имелись ножницы – сей последний предмет озадачил меня). Я заглянула в большую белую фарфоровую тарелку, стоявшую на тарелке подставочной. Мне хотелось затеряться в украшающем ее узоре – переплетенных черных ветвях терновника, длинных и гибких, поднимающихся все выше, к самым краям, выступая за них; затем они вились рядом с ободком и вновь возвращались к центру, где цвела поразительно прекрасная алая роза.
Одна из хрустальных рюмок, та, что поменьше, была чем-то наполнена. Чем-то очень темным, с сиреневатым оттенком. По-видимому, вином. Хорошо бы, чтоб руки мои не тряслись так сильно. Мне позарез нужно было выпить, и я надеялась, что это опять волшебное «vinum sabbati», напиток ведьм. Хотелось осушить рюмку немедля и залпом. Когда я поняла, что могу держать ее, не расплескивая содержимое, я приникла к ней и выпила до дна одним махом, торопливо и жадно. И тут же начала бросать алчные взгляды на графин и бутылку. В какой-то момент до меня дошел голос Себастьяны: та уже была где-то на середине фразы и говорила что-то о моем наряде.
– …Но хотелось бы мне знать, что побудило тебя остановиться на нем? Конечно, ты смотришься в нем бесподобно. Он дает тебе показать себя, но все же…
Мне захотелось, чтобы на меня снизошло вдохновение и я смогла дать остроумный, блестящий ответ; и тот действительно пришел мне на ум.
– Я сочла уместным предстать перед вами в платье слуги, так как обязана вам всем. – Тут я отважилась взглянуть на Асмодея и даже сделала рукой неопределенный жест, очевидно в сторону наших не вполне мертвых друзей, где б те сейчас ни находились. – Я перед вами в долгу, и мне очень хочется, чтобы мне удалось когда-нибудь вернуть вам сторицею мой долг, тем самым вас отблагодарив.
– Хорошо, браво! – И Асмодей с усмешкой поднял пустой бокал, как бы салютуя моим словам. – А может быть,
Не знаю, что именно хотел сказать Асмодей, изменив родовое окончание этого итальянского слова, но было видно, что он то ли нарушил договоренность, то ли сказал что-то лишнее, ибо Себастьяна прервала его, хлопнув ладонью по столу. А вдобавок метнула в него через весь стол злой взгляд, точно пустила отравленную стрелу. Асмодей замолчал и больше не раскрывал рта.
Столовая была раза в два больше мастерской. А как обставлена! Впоследствии я насчитала в ней двадцать восемь выстроившихся вдоль стен стульев (и десять кресел, чтобы отдохнуть в них после еды). Картины столь тесно висели на стенах, что я далеко не сразу поняла, что последние выкрашены в темно- красный цвет.
Увидев, что я рассматриваю их раскрыв рот, Себастьяна спросила:
– Ты лишь ценительница или предпочитаешь служить ей?
Я тупо уставилась на нее.
– Живописи, дорогая, – пояснила Себастьяна.
– О, только поклонница, – созналась я, в свое время, правда, сделавшая несколько набросков, но, увы, лишь затем, чтобы убедиться, что начисто лишена таланта, о чем не замедлила сообщить Себастьяне. – Простите, – добавила я, осмелев, – но эти вот… они, разумеется, не…
