Книга теней

денег, которая гарантирует его молчание в течение года (он будет держать меня на привязи, не так ли?), я начала мучить его, причинять ему боль. (Тут, конечно, впервые в жизни сработал мой колдовской дар – тогда я об этом не догадывалась.)

И вот, когда он извлек из нагрудного кармана некий контракт, я, возмущенная, разгневанная, представила себе, что его сердце зажато в тиски, и с удовлетворением наблюдала, как его руки поглаживают этот самый карман, чтобы унять внезапную резкую боль под ним. Неужели это я ее вызвала? Невероятно! Через мгновение, когда он немного оправился («Месье, не договориться ли нам о сумме полюбовно?»), все внутри у меня вновь раскалилось докрасна: на этот раз я представила себе его красный язык, как я завязываю его в узел, предварительно сняв перчатки. Да, да… он начал задыхаться. Возможно, я и это каким-то образом вызвала. Я была заинтригована и обрадована, наблюдая, как руки мужа сжимают его же собственную толстую шею, а цвет лица изменяется от розового к багровому, а потом белому. Если это и вправду результат работы моей воли, до чего же это удивительное открытие! (Конечно, никакого колдовства тут не было, я только впоследствии задним числом поняла, что сотворила в тот день…) Чтобы обрести уверенность в себе, из мести, да просто ради смеха, я представила себе легкие своего мужа закрывающимися речными шлюзами, и, когда он запрокинулся назад на своем стуле с плетеной спинкой, я обежала маленький столик – все еще верная жена, – рухнула на колени рядом с ним и, приблизив губы к его уху, прошептала: «Ты ведь уйдешь, не так ли? И если будешь упоминать мое имя, то лишь с восхищением?» Лишь тогда, когда он кивнул и прохрипел, что согласен, я встала, закрыла глаза, позволила шлюзам его легких открыться и впустить воздух. Оставив его на попечении незнакомых людей, я незаметно выскользнула из кафе, полностью удовлетворенная, по- прежнему приписывая «успех» своей миссии удаче и тому беспутному образу жизни, который уже давно вел мой муж и следы которого были налицо: его растущий живот, вишневый нос, затрудненное дыхание.

Что касается моих старых друзей, обитателей парижских улиц, то они помогали мне так часто, столь многому научили; но разве я не пересекла целый континент в поисках новой жизни? И никого из них не встретила. Я даже отреклась от нескольких из них, чем вовсе не горжусь, но и сожалений не испытываю. Если же я встречала кого-то из былых времен, то просто их игнорировала. Эти люди меня не узнавали: я ничем не напоминала ту девочку, которой была когда-то.

А однажды старуха, с которой мы провели одну зимнюю ночь, тесно прижавшись и согревая друг друга, попросила у меня (у меня! ) милостыню. Я, конечно, отдала ей все, что имела: деньги, на которые можно было есть и пить не одну неделю. Но мне было невыносимо видеть, как мой новый, несравнимый с прежним облик отражается в ее завистливых глазах.

Через несколько дней после приезда я известила двор, что готова писать портрет королевы. Ответ был таков: мне надлежит сделать копии с четырех уже имеющихся ее портретов, украшающих столицу, как в общественных местах, так и частных домах, и только после одобрения оных меня пригласят писать портрет с натуры.

Я пришла в ярость , наивную и непродолжительную. Но был ли у меня выбор? Очень скоро требуемые копии были готовы, и я отослала их ко двору. У меня не было ни малейшего представления, по каким критериям их будут судить. В надлежащее время в мою дверь постучали трое в ливреях и вручили приглашение ко двору – я с гордостью отметила, что оно скреплено королевской печатью и подписью.

Итак, я отправилась в Версаль, чье великолепие не стану описывать – это неоднократно делалось до меня.

В первый день я провела много часов, сидя на стуле с жесткой спинкой в зале, весь интерьер которого, казалось, полностью отражался в зеркалах. Стены, действительно зеркальные, были увешаны самыми низкопробными портретами. К счастью, я могла остановить взор на одиноком Ван Дейке и нескольких головках Рубенса и Грёза.

Время тянулось томительно долго. Наконец явилась еще одна группка ливрейных господ. Меня провели в вестибюль. (Куда ни глянь, мелькали слуги и вельможи: французский двор страдал избытком раболепия, подобного которому я не встречала нигде.) Вновь ожидание. И вот наконец ко мне подошла госпожа де Гемене, фаворитка королевы и воспитательница сестер короля – Клотильды и Элизы. Эта женщина… – впрочем, здесь я воздержусь и не стану высказывать своего первоначального мнения о ней: ведь она была в дальнейшем так добра ко мне, – эта женщина, вся увешанная драгоценностями, вошла в вестибюль, сопровождаемая не менее чем полудюжиной мопсов.

Вскоре явилось еще несколько слуг, чтобы накрыть небольшой стол к обеду. (Я прибыла во дворец как раз с рассветом, как всегда рассчитывая писать при утреннем свете, а теперь близился час ужина!) Мадам и я, а также собаки – низкорослые свиноподобные твари – проследовали к столу. Собаки ели из фарфоровых узорчатых мисок, каждая из своей. Слуга повязал салфетки на их толстые, мясистые шеи.

Некоторые из собак, как поведала мне госпожа де Гемене, были собственностью королевы. И действительно, они вели себя так, словно трон принадлежал им: прыгали вокруг, лаяли, кусались и… и облегчались. Удивительно, что никому из многочисленных слуг (по одному стояло в каждом углу комнаты и по двое – у каждой двери), казалось, не было никакого дела до этих зловредных крепких собачонок. Я с ужасом наблюдала, как они жевали края старинных гобеленов, гадили на савоннерийские ковры и царапали паркет своими крошечными, стучащими по полу, отливающими черным лаком когтями. Они взбирались на покрытые камчатной тканью кушетки, грызли позолоченные ножки стульев. (Наверно, в этом и заключалось подлинное и устойчивое мерило ценностей Версаля: собаки здесь испражнялись на золото!)

И только после ужина мне сообщили, что королева не может принять меня сегодня.

– Вам надо вновь прийти завтра, – объявила де Гемене, прочитав записку, принесенную не одним, а сразу двумя слугами: один ее нес, а другой, вероятно, должен был подхватить, если она упадет.

Я рассердилась. Но снова повторю: что я могла поделать? Может быть, больше не приходить? В голову лезли мысли о других художниках, ничуть не хуже меня, которые постоянно домогались внимания королевы: Тишбейн, Грасси, Лампи, Вестье, Мосни, женщины – Маргерит Жерар, Мари-Виктуар Лемуан, Роз Дюкро, а также презренная Аделаида Лабилль-Гиар, чьи работы были неотличимы от работ ее учителя и которая… впрочем, это теперь не имеет значения… И когда я подумала об этих соперниках, любой из которых приполз бы в Версаль, чтобы изобразить свору королевских мопсов, то сказала: да, хорошо, я вернусь завтра. И уехала, но прежде пригрозила острым носком своей туфли трепавшему край моего платья кусачему мопсу в светло-вишневом ошейнике.

И во второй день, проведенный при дворе, я не увиделась с королевой.

На третье утро я покинула стул, предназначенный для меня в другом просторном, продуваемом сквозняками зале, битком набитом историческими полотнами, висящими от пола до потолка, и отправилась на прогулку. С каждым часом мое негодование все более росло. Я решила, что никто – ни королева, ни нищий – не сможет использовать меня впредь подобным образом.

Я шла по узкой аллее, окаймленной высокими благоухающими кустами жасмина и жимолости, и вся кипела от праведного гнева: вот возьму и изображу королеву с отвислыми мочками ушей, слишком тонкой верхней губой или большими руками. Услышав какой-то шум, я обогнула живую изгородь и наткнулась на королеву и ее свиту. Только заметив знак, поданный кем-то из свиты, я вспомнила, что должна сделать реверанс, и, не будучи искушенной в этом искусстве, едва не потеряла равновесие.

Мадам де Г. собственной персоной вышла вперед и представила меня принцессе де Ламбаль и Йоланде де Полиньяк, а потом, наконец, и самой королеве.

Я ничего не говорила, королева тоже молчала. Только птички на деревьях осмеливались подавать голос. Наконец, движением, заставившим свиту замереть на месте, королева очень медленно сделала полшага назад, с треском закрыла веер и величественным жестом позволила мне продолжать путь в выбранном направлении. Вся спита королевы разом вздохнула, издав свистящий звук, напоминающий шум мистраля. Это был, конечно, необычный знак внимания, весьма необычный.

Когда я приехала ко двору на четвертый день, мне сообщили, что королева тотчас примет меня. Так и случилось.

Должна признаться: я стала ее почитательницей сразу же, как познакомилась с ней. Тогда, в конце