Филимон шел рядом со старым священником, безмолвный, смущенный и огорченный. Он покинул старую, дорогую лавру, все радости и всех друзей детства, чтобы ринуться в водоворот трудов и искушений. Вот какова сила и целостность этой вселенской церкви, в которой, как его учили с отрочества, царит единый Бог, единая вера, единый дух. Но нет! Бог не мог ошибиться и церковь не заблуждалась! Зло заключалось не в ней самой, а исходило от ее врагов, обусловливалось не ее чрезмерным благоденствием, как утверждал старик, а позорным рабством. Если Орест был проклятием для Александрийской церкви, то Ипатия была проклятием Ореста. Вся вина падала на ее голову. В ней был корень зла! Неужели же невозможно искоренить это зло? Почему бы не попытаться? Пусть это грозит опасностями, но независимо от того, чем бы ни кончилась эта попытка – успехом или неудачей, – она была бы доблестным делом.
Сердце Филимона билось с тревогой и надеждой: он жаждал удобного случая, который дал бы ему возможность отличиться или умереть.
Возможность скоро представилась. Как только он вернулся к своим товарищам, он поспешил собрать у них более подробные сведения об Ипатии.
Но он услышал только новые обвинения. Потолковав о победе, одержанной в это утро сторонниками истинной веры, его спутники заговорили о великом поражении, нанесенном язычеству двадцать лет тому назад, при патриархе Феофиле, когда Олимпиодор с вооруженной языческой чернью защищал Серапеум от христиан.
Прежних кумиров теперь уже не существовало, уцелела только философия.
– Почему бы не перенести борьбу в самое сердце вражьего стана и не поразить сатану в его собственном логове? Почему не отправиться какому-либо божьему избраннику в аудиторию волшебницы и смело, лицом к лицу, вступить в единоборство с ней? – сказал юноша.
– Попробуй-ка это сам, если хватит отваги, – возразил Петр. – Мы со своей стороны вовсе не желаем, чтобы александрийские развратники проломили нам черепа.
– Я пойду, – сказал Филимон.
– Я поспешу уведомить его преосвященство о твоем наглом желании.
– Сделай одолжение, – спокойно сказал Филимон, всецело поглощенный своей идеей.
– Самоуверенность молодого поколения становится совершенно нестерпимой, – заметил Петр в тот же вечер, обращаясь к своему повелителю.
– Тем лучше, она побуждает старших вступать с ними в соревнование. Но кто же сегодня проявил самоуверенность?
– Безумный отрок, которого Памва прислал сюда из пустыни. Он сказал, что готов выступить в защиту веры против Ипатии. Он выразил желание отправиться в ее аудиторию и вступить с ней в прения. Не правда ли, – замечательный образчик юношеской скромности и недоверия к собственным силам?
Несколько мгновений Кирилл молчал.
– Что прикажешь передать ему? Послать его на месяц в Нитрию и посадить его там на хлеб и воду? Я уверен, ты не оставишь без наказания подобную выходку. Ведь этак погибнет всякое уважение к старшим, всякая дисциплина.
Кирилл все еще безмолвствовал, и Петр нахмурился. Наконец патриарх заговорил:
– Наше дело нуждается в таких энтузиастах. Пришли ко мне отрока.
В лице Петра появилось выражение, напоминавшее зависть. Пожимая плечами, он спустился вниз и через минуту ввел к патриарху дрожащего юношу.
Войдя в комнату, Филимон упал на колени.
– Так ты хочешь идти в аудиторию язычницы и вызвать ее на бой? Чувствуешь ли ты в себе достаточно мужества?
– Бог мне его внушит.
– Но ее ученики могут убить тебя.
– Я стану защищаться, – сказал Филимон. – Во всяком случае нет смерти более славной, чем мученическая.
Кирилл ласково улыбнулся.
– Ты должен мне обещать две вещи.
– Две тысячи, если пожелаешь.
– Даже эти две довольно трудно выполнить. Молодость быстро обещает, но еще скорее забывает. Обещай мне, что бы там ни случилось, не наносить удара первым.
– Обещаю.
– Обещай мне также не вступать с ней в прения.
– Но что же иное могу я делать?
– Противоречь, обличай, вызывай ее на возражения, но сам не приводи доводов. Иначе ты пропал. Она хитрее змеи и знакома со всеми тонкостями логики. Ты станешь посмешищем и с позором обратишься в бегство. Обещай мне это.
– Обещаю.
– Тогда иди!
– Когда?
– Чем скорее, тем лучше. В котором часу читает завтра проклятая женщина, Петр?
