– О, прости меня, – заговорил Филимон, испугавшись возможных последствий своей откровенности. – Но ты забываешь, забываешь, что она ему незаконная жена!
– Как! Законная жена! Она, вольноотпущенная раба? Нет, благодарение Фрейе, он еще не пал так низко и никогда до этого не дойдет, хотя бы мне пришлось задушить собственными руками чародейку. Вольноотпущенная раба!
Филимон закрыл лицо руками и разразился горькими рыданиями.
– Перестань, перестань, – внезапно смягчаясь, заговорил суровый воин. – Женские слезы меня не трогают, но мне тяжело смотреть на плачущего мужчину. Когда ты станешь спокойнее и вежливее, мы еще потолкуем обо всем. Только тише, на сегодня довольно! Нам несут еду, а я проголодался, как волк.
И Вульф начал пожирать пищу с жадностью своего тезки – «серого зверя лесов». Со свойственным ему грубым гостеприимством он угощал и своего собеседника.
– Вот и полегчало! – заметил, наконец, Вульф. – В этом проклятом гнезде только и дела, что есть да спать. Я не могу здесь ни охотиться, ни ловить рыбу. Я ненавижу женщин так же, как и они меня. Впрочем, кроме еды, я, кажется, все ненавижу. Теперь, когда девушки стали играть на флейте и арфе, ни у кого нет охоты слушать настоящую боевую песню. Теперь они опять затянули свою кошачью музыку и кричат все разом, как стая скворцов в туманное утро! Но я знаю, чем заглушить этот писк!
Вульф запел одну из диких, но прекрасных северных мелодий и едва успел окончить ее, как растворились двери гарема и показалась целая вакхическая группа, привлеченная громким пением сурового старого барда. Орест, увенчанный цветами, с чашей в руке, шел между Пелагией и амалийцем, которые его поддерживали с обеих сторон.
– Вот мой философ, мой спаситель, мой ангел-хранитель, – лепетал он. – Приведите его в мои объятия, и я украшу его красивую шею индийским жемчугом и золотом варваров.
– Ради Бога, позволь мне уйти, – шепнул Филимон Вульфу, видя, что вся толпа направляется к нему.
Вульф сейчас же открыл дверь, и юноша бросился на улицу. Старик сказал ему вдогонку:
– Навести меня опять как-нибудь, сын мой. Меня одного. Старый воин тебя не обидит.
В последний раз обернувшись, Филимон увидел, как готы в беспорядке вертелись с девушками по двору в такт древнего тевтонского вальса. Высоко над ними мелькала фигура Пелагии, приподнятой могучими руками амалийца. Она сорвала венок с распущенных волос и осыпала розами танцующих.
– И это, быть может, моя сестра!
Юноша закрыл лицо руками и убежал.
Прошло часа четыре. Пировавшие готы крепко спали после веселой оргии. Месяц ярко светил, заливая своим блеском пустой двор, когда из дома вышел Вульф в сопровождении Смида. Первый нес тяжелый кувшин с вином, второй – две чаши.
– Сюда, товарищ! Мы сядем здесь, посреди двора, чтобы наслаждаться ночной прохладой. Что, наши дурни все уснули?
– Все до одного. Как тут хорошо и свежо после душного воздуха комнат… А жаль, что только у немногих головы вроде наших.
– Теперь слушай, Смид. Никому на свете я никогда не доверяюсь, но думаю, что ты все-таки не изменишь мне! Видел ты вещую деву-альруну?
– Конечно.
– Не полагаешь ли ты, что она будет прекрасной женой для достойного мужа?
– Ну?
– Почему бы и не для нашего амалийца?
– Это их дело, а не наше!
– Но я думаю, она сочтет за честь стать супругой сына Одина?
– Она должна удовлетвориться честью, от которой не отказалась даже дочь императора.
– Удовлетвориться?! Амальрих – амалиец чистой крови, сын Одина с обеих сторон!
– Но Пелагия может помешать!
– Ее надо устранить.
– Это невозможно!
– Сегодня утром я бы с тобой согласился, но дело в том, что через неделю все изменится. Молодой монах, который сегодня был у нас, подозревает, и по моему, его предположения правильны, – что Пелагия его сестра…
– Его сестра? Какое же отношение имеет это к нашим делам?
– Он хочет ее увести, чтобы отдать в монастырь. – И ты позволишь ему терзать это бедное существо?
– Кто мне становится поперек дороги, Смид, того я отбрасываю… Тем хуже для людей, которые мне препятствуют. Старый Вульф никогда не отступал ни перед человеком, ни перед зверем; таким он будет и теперь.
– Собственно говоря, это будет поделом девчонке! Но Амальрих?
– Он забудет Пелагию, как только она скроется с глаз.
– Но говорят, что наместник женится на Ипатии?
