его глотке печально вздыхал. Закончив есть, Экоамак сказал:
– Теперь мы можем отправляться за грузом!
Товары или ценности, которые Экоамак должен был доставить в Тикаль, хранились в большом каменном одноэтажном здании, находившемся неподалеку от лагеря. После краткого разговора между хранителем и хозяином груза было дано приказание вытаскивать тюки. Все они были плотно упакованы в несколько слоев грубой ткани и весили изрядно. Любопытный Укан тщетно старался прощупать, что же в них находится. Через полчаса весь груз уже находился в лагере, и для носильщиков был устроен короткий отдых.
Когда лагерь был свернут и пришло время отправляться в путь, выяснилось, что большинству носильщиков досталось по два тюка, а силачу Ах-Мису – три; только двое пожилых несли по одному тюку. Воины шли налегке, четверо рабов принесли откуда-то носилки, а остальные тащили запасы пищи и лагерную утварь.
Хун-Ахау невольно согнулся, когда ему взвалили на спину два тюка. Да, они были очень тяжелыми! Но оказавшийся около носильщиков Экоамак одобрительно подмигнул ему и улыбнулся. Юноше сразу вспомнилось ожидающее его будущее, и он с усилием выпрямился. Он дойдет туда и донесет в целости груз, чего бы это ему ни стоило!
– В Тикаль, в Тикаль, – воскликнул громко Экоамак, – там вы станете свободными и счастливыми!
Купец устроился в носилках, и караван тронулся в путь.
Глава седьмая
УЛЫБКА ЭК-ЛОЛЬ
Их делом было заставлять людей чахнуть, пока от них не оставалось ничего, кроме черепа и костей. И тогда они умирали, потому что живот у них приклеивался к позвоночнику.
Караван Экоамака приближался к Тикалю.
Позади остались два месяца, наполненных изнуряющей работой, опасностями и постоянно светившимся огоньком надежды. Только теперь Хун-Ахау, Шбаламке и Ах-Кукум могли отчетливо представить, какое огромное расстояние отделяет их от родных мест. В это время года переход, да еще с большим грузом, был особенно труден, и во многих случаях положение спасала только самоотверженность носильщиков. Несмотря на хорошее питание, все они были худыми и измученными, с натертыми до крови спинами. Один раз, при переправе через небольшой, но быстрый поток, Хун-Ахау, рискуя жизнью, спас свой груз, и на следующее утро лишь мысль о предстоящей свободе могла заставить его снова взвалить на спину опостылевшие тюки. Менее сдержанный Шбаламке по вечерам неизменно ругал все и всех, начиная с Одноглазого и кончая неведомыми знатными людьми, для которых нужны товары из-за тридевяти земель. Глаза Ах-Кукума потеряли свой обычный блеск, а Укан уже давно перестал ощупывать по вечерам тюки, пытаясь угадать их содержимое.
За время путешествия молодые носильщики очень сблизились. Хун-Ахау особенно привязался к Укану и Ах-Кукуму, а Шбаламке – к Ах-Мису. По вечерам после еды они долго беседовали друг с другом, делясь мечтами о будущем. Шбаламке торжественно обещал Ах-Мису, что как только он станет тикальским воином, то немедленно выкупит его из неволи. Будущее рабов – уроженцев Города зеленого потока – было менее определенным, поэтому они предпочитали не участвовать в беседах, а спать.
Воины, сопровождавшие караван, обходились с носильщиками мягко и ни разу никого не ударили, а иногда даже вступали с ними в разговоры. Правда, первое время Хун-Ахау и его товарищам было трудно понять их речь, потому что многие слова звучали совершенно иначе, чем на родине трех юношей. Но постепенно все становилось понятнее, а Шбаламке в беседах с Хун-Ахау и Ах-Кукумом даже начал щеголять тикальскими словечками. Укан говорил на наречии Ололтуна так же свободно, как и на восьми других, а Ах-Мис довольствовался своим языком, одинаково далеким и от тикальского, и от ололтунского, но так как говорил он обычно очень кратко, то его понимали все.
Экоамак неизменно двигался позади отряда на носилках, которые несли тикальские рабы. Теперь он почти не разговаривал с носильщиками; очевидно, к концу путешествия усталость начала сказываться и на нем.
Уже много часов они шли по пригородам Тикаля; маленькие хижины земледельцев, опустевшие к этому времени полевые участки, женщины, размалывавшие кукурузу, – все это заставляло сильнее биться сердца Ах-Кукума и Хун-Ахау. Если бы не ощущение громадного расстояния, оставшегося за плечами, им казалось бы, что они снова в родных краях. Но это чувство длилось недолго.
Встречавшиеся на дорогах люди обращали мало внимания на отряд – такие картины были для них обычными. Только неугомонный народ – мальчишки – иногда вертелись около носилок Экоамака, хором отвечая на его вопросы и шутки.
Вдали, над зеленью деревьев, появился гребень чудовищного здания – казалось, впереди была гора со зданием на вершине. Но в действительности это был главный храм – «Великий храм Тикаля», как объяснил Хун-Ахау один из воинов. Изображенное на его гребне огромное лицо божества равнодушно смотрело на пришельцев, словно спрашивая: «Что вам здесь надо?» Шбаламке поежился: холодная струя страха потекла по спине. Ах-Кукум старался не смотреть вперед. Зато воины, увидев храм, разразились ликующими криками – это означало для них конец путешествия и долгожданное прибытие домой.
По приказанию Экоамака отряд остановился на небольшой площади; тюки были сложены на землю, а один воин, после шепотом сказанных купцом нескольких слов, куда-то быстро убежал. Носильщики могли отдыхать, но, взволнованные видом могучего храма и предвкушением обещанной свободы, они столпились и негромко переговаривались. Ах-Мис очень горевал о предстоящей разлуке, а Шбаламке снова уверял, что не забудет его и при первой же возможности выкупит.
Экоамак спустился с носилок, подошел не спеша к носильщикам, приветливо улыбнулся.
– Как вам нравится наш Тикаль, юноши? Не забудьте, что вы еще на окраине и не видели главной части города…
– Владыка, когда же ты отпустишь нас? – спросил, волнуясь, Ах-Кукум. – Мы уже в Тикале, и ты обещал…
– Я помню свои слова, – прервал его Экоамак. – Сейчас мы сдадим доставленные товары, и тогда я позабочусь о вас. Неужели у тебя недостанет терпения еще на час?
Послышался глухой топот. Все обернулись на звуки. На площадь вступал большой отряд: впереди шли рабы, сзади – воины. Экоамак быстро, пожалуй, слишком быстро отступил назад, ближе к носилкам. Подошедшие рабы принялись с привычной сноровкой грузить друг на друга тюки и уносить их; за каждым рабом следовал воин. Через несколько минут весь сложенный на площади груз растаял. Оставшиеся около полутора десятков воинов оцепили недоумевающих носильщиков и начали их теснить, понукая идти. Только теперь юноши поняли, что случилось. Взбешенный Укан крикнул Экоамаку:
– Подлая ящерица! Зачем же ты обманул нас?
Презрительно усмехаясь, Экоамак, уже взобравшийся на носилки, ответил:
– Раб несет только одну ношу, а человек, стремящийся к свободе, понесет все три! Поработайте же во славу нашего владыки, рабы, за вас уплачено сполна!
Хун-Ахау с искаженным лицом молча рванулся к нему, но два дюжих воина, мгновенно взявшись за руки, отбросили его назад с такой силой, что юноша упал на землю. Когда он снова поднялся, носилки с Экоамаком были уже далеко.
Воины, грубо подталкивая пленников тупыми концами копий, отвели их в большую хижину, стоявшую на одном из углов площади, и, связав им руки и ноги, побросали на землю и удалились. Каждый заключенный призывал на голову Экоамака всевозможные болезни, искренне считая его виновником всех бед. Укан без устали выкрикивал имена своих прежних товарищей: ему казалось, что они находятся где-то здесь и придут к нему на помощь. Старший из жителей Города зеленого потока громко возмущался тем, что он, невиновный, попал в мятежники, он хотел работать, а не бунтовать. Ах-Кукум в ярости сжал зубы. Связанное тело до боли напряглось. Перед глазами мелькали картины расправы с предателем Экоамаком. Ах-Мис и Хун-Ахау молчали.
Через час в хижину вошел надсмотрщик – здоровенный детина, почти равный по росту и силе Ах-Мису. Отложив в сторону плеть, в конец которой для тяжести был вплетен камешек, он внимательно исследовал веревки, опутывавшие узников. Удостоверившись в их прочности и надежности узлов, надсмотрщик выпрямился и громким голосом приказал пленникам замолчать.
