Вдруг в знойной полуденной тишине, как будто с неба, прозвучал нечеловеческий крик Ах-Миса: «Бей! Бей! Бей!»
Пораженные пришельцы невольно остановились. А из-за домов уже высыпали десятки рабов, яростно размахивая оружием. Зазвучали первые глухие удары, послышался первый стон. Неистовые крики вырывались и у нападающих, и у попавших в западню. Началась схватка.
Весь участок дороги, проходивший через селение, оказался полем ожесточенной битвы. Рабы дрались, не щадя сил. Вражеские воины, сперва ошеломленные внезапным нападением, постепенно воспрянули духом и образовали плотный четырехугольник, отражавший атаки нападающих. Но то здесь, то там со стоном или молча валились на землю окруженные, рушилась живая стена воинов, и на мгновение в первом ряду образовывалась брешь. И хотя на место упавшего сразу же выдвигался другой воин из второго ряда, все же ровная вначале линия вражеского фронта оказалась в нескольких местах изломанной. В эти бреши проникали атакующие рабы.
Неистово работая топором, Хун-Ахау, построивший свой отряд клином, пытался пробиться к центру вражеского войска, где он недавно видел Кантуля. Медленно, пядь за пядью продвигался юноша вперед. Пот лил с него ручьями, смешиваясь с кровью, – он не надел панциря, и брошенное кем-то легкое копье пронзило ему левое плечо. Скользнувший мимо удар меча сорвал кожу со лба. Но Хун-Ахау не чувствовал ран и с методичностью дровосека валил двигавшихся ему навстречу людей.
Он уже видел лицо что-то неистово кричавшего Кантуля, когда вдруг справа, оттуда, где находилась лощина, послышался мощный, на мгновение заглушивший все звуки битвы, рев. Это ударили по флангу вражеского войска вышедшие из засады отряды Шбаламке и Укана. Словно по живой цепочке, страх и неуверенность передались в центр войска Кантуля: выражение твердости и мужества на лицах воинов сменилось сомнением и беспокойством. Их ответные удары стали менее энергичными; они все чаще поворачивали головы в сторону приближавшегося необычного шума. Воспользовавшись этим, Хун-Ахау удвоил свои усилия и через мгновение, чувствуя за спиной плотную массу своего отряда, оказался лицом к лицу с Кантулем.
С воплем ужаса наследник тикальского трона взмахнул мечом, но что-то в выражении лица Хун-Ахау словно парализовало его. Узнал ли он в появившемся грозном воине любимого раба своей мертвой сестры, или его поразил вид залитого кровью, почти обнаженного юноши с гневным лицом, внезапно выросшего перед ним? Он не успел сказать ни слова.
На мгновение Хун-Ахау словно почувствовал в воздухе аромат эделена. Вот кто была его юная владычица – недолгий диковинный цветок!
– За Эк-Лоль! – крикнул Хун-Ахау, опуская топор на голову царевича.
Кантуль широко раскинул руки, словно собираясь обнять своего врага, и упал на спину.
Смерть предводителя вызвала общую панику. Окружавшие Кантуля придворные с криками бросились в разные стороны, попадая под удары и своих, и чужих. Вражеский строй дрогнул и сломался. Разгорелись ожесточенные поединки между отдельными воинами, и через минуту все было кончено: дорога усыпана мертвыми и корчившимися от мук ранеными, да вдалеке виднелись одинокие фигуры врагов, побросавших оружие и спасавшихся бегством.
С глубоким вздохом облегчения Хун-Ахау опустил топор и вытер рукой вспотевший, как ему казалось, лоб. Взглянув мельком на руку, он с удивлением увидел, что она запачкана кровью. «Чья же это кровь? – подумал он. – Ведь я никого не касался руками!» После долгих часов тревоги и гнетущей жажды мести юноша почувствовал спокойствие.
Он отмстил за Эк-Лоль! За свою маленькую царевну, так верившую в него. Если бы она могла сейчас увидеть, что он выполнил свое обещание – убил Кантуля…
– Позовите Цуля! – крикнул молодой предводитель. – Где Цуль? Иди скорее сюда!
Но старик уже был около него. С радостным криком он нагнулся и поставил босую ногу Хун-Ахау на мертвое лицо царевича. По телу юноши прошла невольная дрожь – он почувствовал тепло еще не остывшего тела. А этот человек был уже мертв. Ужасное дело – война!
Старик, вне себя от восторга, приплясывал вокруг мертвого Кантуля, то воспевая храбрость и мужество Хун-Ахау, то осыпая неистовыми проклятиями убитого. Наконец он вспомнил о Эк-Лоль, и, усевшись около мертвого тела ее брата, старый раб заплакал.
Хун-Ахау нагнулся к нему, собираясь утешить старика, но в этот момент услышал встревоженный голос Шбаламке.
– Хун-Ахау, где ты? – кричал его названый брат. – Иди скорее сюда! Укан тяжело ранен!
Молодой предводитель рабов, как ягуар, прыгнул в сторону и побежал на голос Шбаламке. Радость победы, удовлетворение и гордость тем, что он отмстил за смерть царевны, сменились чувством печали и горечи.
Укан был ранен копьем в грудь навылет. При первом взгляде на его лицо Хун-Ахау понял, что копанцу жить осталось недолго. Его широко раскрытые, ничего не видящие глаза были устремлены в небо; при каждом тяжелом вздохе кровь, пузырясь, вытекала из широкой рваной раны. Укан с трудом, прерывисто дышал. Вокруг безмолвно стояли рабы из его отряда и Ах-Мис.
Сдерживая стон, Хун-Ахау опустился на колени около раненого и тихо позвал:
– Укан, брат мой! Ты слышишь меня? Это я, Хун-Ахау! Я здесь, рядом…
Веки копанца часто затрепетали, как будто он хотел отряхнуть надвигавшуюся на его глаза мглу. Рука слабо шевельнулась, ища руку Хун-Ахау. Тот схватил ее, крепко сжал.
– Я здесь, Укан! Я здесь!
Губы копанца зашевелились, он тяжело вздохнул и прошептал:
– Мы победили, Хун!
– Да, мы победили, – подтвердил Хун-Ахау, глотая слезы. – Кантуль убит! Но не говори– больше, тебе вредно! Мы вылечим тебя…
– Нет, – сказал Укан, – я умираю… Хун, если ты будешь в Копане… подружись с моим братом… говорят, он похож: на меня.
Внезапно резкая судорога свела тело умирающего, он рванулся вперед, словно собираясь подняться, снова тяжело упал на землю и замер. Копанец был мертв. Ах-Мис громко заплакал, не стыдясь своих слез.
Молча смотрел молодой предводитель на спокойное лицо верного соратника. Тяжелая спазма сжимала горло юноши. Укан мертв! Эта мысль не укладывалась у него в голове. Он снова и снова видел перед собой живые, лукавые глаза копанца, слышал его голос, подтрунивавший над Шбаламке. Укан мертв! И это в самом начале трудного пути, в двух шагах от Тикаля. Какие же жертвы ждут их в дальнейшем?
Стряхнув с себя оцепенение, Хун-Ахау встал и обратился к стоявшему около него Шбаламке:
– Надо подсчитать, сколько у нас раненых, и позаботиться о них. Если их мало, мы возьмем их с собой; если… Но что это такое?
Чей-то тревожный возглас прервал его речь. Послышались крики. И Хун-Ахау увидел, что с трех сторон на его войско надвигается плотная масса воинов. Окрестности селения были уже запружены врагами. Они продвигались вперед медленным, мерным шагом, и от их тяжелой поступи гудела земля. Солнечные лучи, попадая на блестящие наконечники копьев, вспыхивали яркими звездочками.
– Это войско накона! Теперь мы умрем! – сказал юноше Шбаламке.
И оба они, схватив оружие, бросились навстречу наступавшему врагу.
Новая схватка была недолгой. Уставшие после только что окончившегося боя и ошарашенные неожиданным появлением нового врага, рабы не смогли долго сопротивляться. Напрасно Хун-Ахау и Шбаламке метались от одного к другому, убеждали их построиться в колонну, чтобы прорвать вражеский строй. Все усилия были напрасны. С горечью в душе Хун-Ахау видел, как один за другим падают его соратники. Скоро он и Шбаламке оказались в центре группы вражеских воинов, ожесточенно на них нападавших. Вертясь как волчок, юноша отбивал направленные на него удары. Вдруг до его слуха донесся короткий стон Шбаламке. Забыв все, Хун-Ахау повернулся в сторону названого брата, но в это мгновение что-то, как ему показалось, мягкое, но тяжелое ударило его по затылку. Перед глазами юноши вспыхнул яркий сноп разноцветных искр; он услышал неистовый гул, как будто рядом оказался водопад, ноги его подкосились, и юноша полетел в черную мглу…
Након Тикаля медленно обходил поле боя, рассматривая павших и раненых. Вдруг всегда спокойное
