Употребитель

Эти слова больно ранили меня. Раньше он их не произносил. Что бы то ни было, но он никогда не бросал мне в лицо этих слов, которых я полностью заслуживала. «Ты в долгу передо мной, потому что ты сотворила это со мной. Из-за твоего заклятия я страдаю столько лет».

— Как ты можешь так говорить? — взвыла я, готовая нанести ответный удар. Мне хотелось, чтобы ему стало так же плохо, как было мне. — Ты ушел, а я все эти годы мучилась и ничего не понимала!

— Но ты не была одинока. В каком-то смысле я остался с тобой. Где бы ты ни была, ты знала, что я где-то есть на свете. — Джонатан с трудом приподнялся и сел. Он был очень слаб. Его голова клонилась к груди. — Для меня кое-что изменилось. Я должен кое-что тебе сказать. Я не хотел, Ланни. Я не хотел делать тебе больно, но ты должна понять, почему я вновь прошу тебя об этом. Почему это так важно для меня именно сейчас. — Он сделал глубокий вдох. — Понимаешь… я влюбился.

Он ждал. Видимо, думал, что я бурно отреагирую на эту новость о самом прекрасном, что произошло в его жизни. Я разжала губы, чтобы поздравить его, но не смогла вымолвить ни слова.

— Она чешка, медсестра. Мы познакомились в одном из лагерей беженцев. Она работала на другую международную организацию. Как-то раз ее вызвали в Найроби на собрание. Я остался в буше и услышал новости по радио. Она погибла в автомобильной аварии в центре города. Я целый день добирался туда на вертолете, чтобы забрать ее тело. Мы были вместе всего несколько лет. Я не мог поверить в такую несправедливость. Я столько времени ждал — можно сказать, несколько жизней ждал встречи с женщиной, которая предназначена для меня, а мы были вместе так недолго…

Он говорил тихо, и в его голосе почти не было тоски. Возможно, он просто решил меня пощадить. Но все равно я слушала его, и внутри у меня все сжималось.

— Теперь понимаешь? Я больше не могу жить.

Я упрямо покачала головой, решив быть непреклонной, не отвечать на его боль.

— Я не хотел делать тебе больно, — сказал Джонатан. — Знаю: тебе тоже знакомы те муки, которые переживаю я. Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, как она была прекрасна? Хочешь, чтобы я сказал, что ее невозможно было не любить? И что жить без нее невозможно?

— С людьми такое происходит каждый день, — выдавила я. — Проходит время — и все забывается. Становится легче.

— Не надо. Только мне этого не говори. Я знаю, что это не так. И ты тоже. — Может быть, в этот момент он меня немного ненавидел. — Больше не могу. Не могу пережить эту потерю, не могу смириться с мыслью, что нет ничего, ничего, что я мог бы сделать, чтобы унять эту боль. Я сойду с ума и навсегда останусь в плену в этом теле. Ты не можешь обречь меня на такое. Я терпел, сколько мог, потому что понимаю, как ужасно просить тебя об этом. И я не хотел просить тебя об этом — так. И не хотел рассказывать тебе о ней… так резко. Но ты меня вынудила. Теперь я тебе все рассказал… и назад дороги нет. Теперь ты знаешь, чего я хочу от тебя. Ты должна мне помочь.

Джонатан размахнулся и ударил бутылкой о камень. Та разбилась, издав мириады звуков разной высоты. Он сжал бутылочное горлышко в кулаке. Остроконечные зеленые стеклянные зубцы походили на букет. Другого оружия не было; оно было грубым и жестоким, и он хотел, чтобы я убила его этим оружием. Он хотел, чтобы из него вытекла вся кровь.

«Ты не можешь оставить меня одну, совсем одну, без тебя!»

Мне хотелось сказать ему эти слова, но я не смогла. Джонатан привел мне слишком вескую причину: он потерял любимую и не мог больше жить. Наконец настала пора отпустить его.

Я не могла произнести ни слова. Я плакала, и ветер замораживал слезы на моих щеках. И их жгло, как огнем. Джонатан потянулся ко мне и прикоснулся к моим слезам:

— Прости меня, Ланни. Прости, что дошло до такого. Прости, что я не смог дать тебе то, чего ты хотела. Я старался — ты просто не представляешь, как сильно мне хотелось сделать тебя счастливой, — но ничего не получалось. Ты заслуживаешь, чтобы тебя любили такой любовью, о которой ты всегда мечтала. И я молюсь о том, чтобы ты нашла такую любовь.

Я медленно взяла у него разбитую бутылку. Джонатан снял рубашку и раскинул руки. Я перевела взгляд со своей руки на его бледную грудь, озаренную лунным светом.

Мы могли прожить жизнь, озаренную великой любовью.

Мы стояли на коленях друг напротив друга. Нас сотрясало в ознобе. Мы подошли к черте неизбежности. Я не могла смотреть на Джонатана. Я просто рванулась к нему, понимая, что стекло сделает все остальное. Зеленые стеклянные зубы вонзились в его мягкую, податливую плоть и выдавили в ней идеальный круг. Стекло ушло глубоко в мышцы. Кровь Джонатана залила мои пальцы. Он испустил еле слышный вздох.

А потом я взмахнула рукой, и на белом полотне его кожи возникли три темные линии. Глубокие порезы раскрылись, кровь хлынула с новой силой. Джонатан пошатнулся, упал на живот, но тут же перекатился на спину, вяло прижав руки к ране. Кровь хлестала фонтанами. Меня поразило то, что его плоть так легко сдалась. Я ожидала, что края ран, как это бывало прежде, начнут затягиваться, но этого не произошло. Так много крови. «Очнуться, — говорил мне голос, звучавший в моей голове. — Я просто должна очнуться».

И я очнулась. В лесу, рядом с тем, кого так любила. Он бился в конвульсиях на земле рядом со мной, он кашлял и брызгал кровавой слюной, но… улыбался. Его грудь еще вздымалась и опадала, но с трудом, и я вдруг поняла, что уже видела Джонатана таким. Это было очень давно, в амбаре Дотери. Повинуясь порыву, я бросилась к нему и начала промокать кровь его рубашкой, по-дурацки пытаясь остановить смертельно опасное кровотечение. А Джонатан покачал головой и попытался вырвать у меня рубашку. В конце концов я смогла только обнять его.

Только тут до меня дошло, что я потеряла. Джонатан был со мной всегда, даже в годы нашей разлуки, и эта мысль согревала и утешала меня. Теперь мне осталась только огромная отвратительная пустота. Я потеряла самое главное в своей жизни. У меня больше нет ничего, я одинока, вся тяжесть мира обрушилась на меня — и никого нет рядом, чтобы помочь мне. Я совершила ошибку. Я хотела вернуть Джонатана. Лучше бы я повела себя как эгоистка. Лучше бы он отвергал меня до конца времен, чем чувствовать такое огромное горе, от которого попросту некуда деться.

Я еще долго прижимала его к себе, пока его кровь не похолодела, пока моя одежда не пропиталась этой остывшей кровью. Я не помню, как оторвалась от Джонатана. Не помню, как оставила его тело в лесу, как бежала среди деревьев и кричала, умоляя небеса пощадить меня и позволить мне умереть. Пусть для меня тоже все будет кончено. Я не могла жить без него. Я не помню, как оказалась на шоссе, где меня подобрали шериф и его помощник. Только когда меня усадили в машину и защелкнули на моих запястьях наручники, я поняла, что хочу вернуться в лес, к Джонатану, хочу умереть рядом с ним, чтобы мы вечно были вместе.

Глава 50

Париж

Наши дни

Узкий парадный холл городского дома заставлен ящиками. Деревянные планки свежие, шершавые. Молоток, гвозди и рабочие перчатки лежат на высоком столике вместе со стопкой непрочитанной почты. Люк спускается по лестнице, держа в руках мраморный бюст. Ему тяжело, он покраснел. Бюст — второй из пары, которая должна отправиться в музей Баргелло во Флоренции. Это один из многих итальянских музеев, в котором хранится превосходная коллекция скульптуры эпохи Возрождения. Был вариант отправить бюсты в галерею Уффици, но предпочли все же Баргелло. Первый из них уже упакован в ящик. Со стены за этой деятельностью наблюдает единственное произведение искусства — портрет Джонатана, угольный набросок, который Ланни забрала из дома Адера. Портрет перевесили сюда из спальни, хотя Люк не имел ничего против того, чтобы картина осталась на месте. Ревновать к тому, кто изображен на портрете, для Люка все равно что ненавидеть золотой рассвет или собор Нотр-Дам.

Ланни выходит из кабинета с запечатанным конвертом в руке. В конверте — письмо с извинениями