но Люк выключил сигнализацию и махнул сестре рукой, чтобы та не подходила. Он взял фонендоскоп и проверил пульс и дыхание матери. Она была мертва.
Дежурная сестра спросила, не хочет ли он ненадолго остаться с матерью наедине, и Люк ответил «да». Большую часть недели он провел рядом с постелью матери в палате интенсивной терапии, и теперь ему было непонятно, как можно просто встать и уйти. Он сидел и сидел, и смотрел в одну точку — но, конечно, не на мертвое тело матери, — и пытался сообразить, что же ему теперь делать. Позвонить родственникам; все они были фермерами и жили в южных штатах… Позвонить отцу Лаймону, настоятелю католической церкви, в которую сам Люк не мог себя заставить ходить… Выбрать гроб… Столько забот. Он знал, что нужно сделать, потому что уже проходил через все это семь месяцев назад, когда умер его отец, но мысль о том, что все это придется пережить снова, вызывала у него тоску. В такие моменты ему не хватало бывшей жены. Тришия была медсестрой, и в тяжелые времена она была просто незаменима. Она никогда не теряла голову, даже горевать умела практично.
Но теперь не стоило тосковать по прежним временам. Теперь Люк был одинок, и ему следовало все дела делать самолично. Он покраснел от смущения, вспомнив, как сильно его мать хотела, чтобы они с Тришией остались вместе, как она отчитывала его за то, что он позволил Тришии уйти. Люк бросил виноватый взгляд на мертвое тело матери.
Ее глаза были открыты. А минуту назад были закрыты. Сердце Люка забилось чаще, хотя он понимал: это ничего не значит. Просто остаточный электрический импульс пробежал по нервам. Так заглушенный двигатель автомобиля выбрасывает остатки выхлопных газов. Люк протянул руку и опустил веки матери.
Ее глаза открылись во второй раз — так, словно его мать проснулась. Люк чуть было не отпрянул, но сумел совладать с испугом. Нет, не с испугом — с удивлением. Он снова взял фонендоскоп и прижал мембрану к груди матери. Полная тишина — ни тока крови по сосудам, ни шелеста дыхания. Люк сжал запястье матери. Пульса не было. Он посмотрел на часы: прошло пятнадцать минут с того момента, как он констатировал смерть. Люк опустил холодную руку матери, не сводя глаз с ее лица. Он был готов поклясться, что она смотрит на него.
И вдруг ее рука оторвалась от простыни и потянулась к нему. Мать словно бы умоляла взять ее за руку. Люк так и сделал, но тут же отпустил ее руку — она была холодна и безжизненна. Люк вскочил и отошел на пять шагов от кровати. Потирая лоб, он лихорадочно гадал, не галлюцинация ли это. Когда обернулся, мать лежала неподвижно, ее веки были сомкнуты. А у него ком подступил к горлу, он едва мог дышать.
Только через три дня Люк смог заставить себя заговорить об этом с другим врачом. Для разговора он выбрал старого Джона Мюллера, прагматичного терапевта, который, как все знали, поставляет телят на ранчо своему соседу. Мюллер посмотрел на Люка скептически — наверное, решил, что тот был пьян. «Подрагивание пальцев на руках и ногах — такое бывает, — сказал он. — Но через пятнадцать минут после наступления смерти? Мышечнокостные движения? — Мюллер снова придирчиво глянул на Люка. Он словно бы стыдился самого факта, что они говорят об этом. — Тебе это показалось, потому что ты хотел это увидеть. Ты не хотел, чтобы она умирала».
Люк знал, что всё не так. Но с врачами решил больше об этом не заговаривать.
«И потом, — продолжал Мюллер, — какая разница? Допустим, тело дернулось разок-другой. А ты считаешь, что она что-то хотела тебе сказать? Ты веришь в эту дребедень типа жизни после смерти?»
Миновало четыре месяца, но стоило Люку вспомнить об этом, и у него мурашки побежали по коже. Он кладет «судоку» на край стола и начинает массировать голову. Дверь ординаторской приоткрывается, заглядывает Джуди:
— Джо подъехал.
Люк выходит без куртки. Надеется, что мороз прогонит сонливость. Он смотрит, как Дюшен останавливает большой черно-белый универсал с эмблемой штата Мэн на передних дверцах и экономичным проблесковым маячком на крыше. Люк знаком с Дюшеном с детства. Они учились в разных классах, но в школе встречались постоянно. Словом, физиономию Дюшена, похожую на мордочку хорька, его глазки- бусинки и острый нос Люк лицезреет уже двадцать с лишком лет.
Сунув руки под мышки, чтобы не замерзли, Люк смотрит, как Дюшен открывает заднюю дверцу и берет арестованную за руку. Ему любопытно увидеть задержанную женщину. Он представляет себе здоровенную, мужеподобную байкершу, краснолицую, с разбитой губой, и с удивлением видит, как из машины выходит хрупкая молодая женщина. А может быть, девушка-подросток. Тоненькая, как мальчишка, но хорошенькая, с густыми соломенно-желтыми кудряшками. «Волосы у нее, как у ангела», — думает Люк.
Глядя на эту женщину (девочку?), Люк ощущает странное покалывание в глазах. Его сердце начинает биться чаще. Он словно бы узнает ее. «Я тебя знаю», — думает он. Он знает не ее имя, а что-то более важное о ней. Но что? Люк прищуривается, разглядывает девушку более пристально. «Может быть, я ее видел раньше? — думает он. — Нет, я ошибаюсь».
Дюшен придерживает арестованную под локоть. Ее руки скованы пластиковыми наручниками. Подъезжает вторая полицейская машина, из которой выходит Клей Хендерсон и ведет арестованную в приемный покой. Они проходят мимо Люка, и он видит, что блузка на девушке влажная. От черного пятна исходит знакомый запах железа и соли. Запах крови.
Дюшен останавливается рядом с Люком и кивком указывает на Хендерсона и арестованную девушку:
— Мы ее вот в таком виде задержали. Шла по дороге, по которой лес возят в Форт-Кент.
— Без пальто?
Раздетая — в такую погоду? Не могла же она долго находиться на морозе.
— Говорю же — без всякого пальто. Мне надо, чтобы ты посмотрел, не ранена ли она, и сказал, можно ли ее отвезти в участок и посадить под замок.
Люк всегда подозревал, что Дюшен, как многие сотрудники правоохранительных органов, занимается рукоприкладством. Очень часто к нему доставляли пьяных с шишками на голове и синяками на физиономии. А эта девушка — почти ребенок. Что такого она могла натворить?
— С какой стати она арестована? За то, что ходит в мороз без пальто?
Дюшен гневно зыркает на Люка. Он не привык, чтобы над ним подшучивали.
— Эта девчонка — убийца. Она нам сказала, что заколола человека насмерть и бросила его труп в лесу.
Люк приступает к осмотру арестованной девушки, но думать ему мешает странная пульсация в голове. Он светит тонким фонариком в глаза девушки, чтобы увидеть, не расширены ли зрачки. Глаза у нее светло-голубые, настолько светлые, что похожи на осколки льда. Кожа на ощупь липкая, пульс медленный, дыхание неровное.
— Она очень бледна, — говорит он Дюшену, когда они отходят от каталки, на которой лежит пристегнутая ремнями девушка. — Это может означать, что у нее развивается цианоз. Шоковая реакция.
— Это значит, что она ранена? — недоверчиво интересуется Дюшен.
— Не обязательно. Возможно, это следствие психологической травмы. Может быть, из-за ссоры. Или из-за драки с тем мужчиной, которого она убила. Откуда тебе знать — вдруг это была самозащита?
Дюшен, подбоченившись, пристально смотрит на девушку, словно способен взглядом узнать правду. Он переминается с ноги на ногу.
— Мы ничего не знаем, — ворчит он. — Она нам мало что сказала. Ты мне, главное, скажи, ранена она или нет. Если нет, то я просто отвезу ее в…
— Придется снять с нее блузку, смыть кровь…
— Поторопись. Я не могу здесь торчать всю ночь. Я Бушера в лесу оставил, он труп ищет.
Даже при полной луне в бескрайнем лесу темнотища. Люк понимает, что у помощника шерифа Бушера не так много шансов в одиночку найти труп.
Люк пощипывает краешек латексной перчатки:
— Ну, так езжай, помоги Бушеру, пока я ее обследую.
