Когда надсмотрщик удалился по проходу, недовольно ворча, Хакон проводил его взглядом, не сулившим ничего хорошего. А потом повернулся к португальцу:
– Расскажи мне одному. Шепотом. Что было в Веракрусе?
Они начали тихо переговариваться, а Жан повернулся к своему другому соседу, Джануку. Он его совсем не знал: истории этого молодого человека были забавными, но ничего не говорили о нем самом. Однако Жан подозревал, что в этом человеке прячется многое, что за сдержанными серыми глазами и лицом с римским профилем скрывается некая сила. А еще он знал, что, когда придет время наносить удар, бежать и продолжать свой путь (а такое время обязательно должно было прийти), полезно было бы доверять человеку, который прикован рядом.
– Ну что ж, Джанук. Мы уже слышали о твоих полуобнаженных девицах. А вот можешь ли ты поделиться с нами рассказами о сражениях, как наш друг Да Коста?
– Есть у меня несколько. – Джанук улыбнулся и подался ближе. – Но я убедился в том, что люди с самыми интересными историями редко их рассказывают. Те, кто учили меня сражаться, научили меня и тому, что молчание и шрамы – это истинные свидетельства.
– Я бы с этим согласился. Твое молчание мы уже оценили. И кое-какие твои шрамы я тоже вижу. – Он указал на неровную полосу на плече своего соседа. – Аркебуза или мушкет? Я бы сказал, что стреляли с довольно большого расстояния, потому что выходного отверстия нет. Так извлечь пулю мог только очень хороший хирург.
– Так оно и было. Самый лучший. – Джанук говорил очень тихо, заставив француза придвинуться ближе. – Янычарам всегда предоставлялось все лучшее.
Жан тихо присвистнул:
– Янычарам? Значит, ты был наемником, как мы. Полагаю, ты воевал за турок.
– Разве слово «наемник» тут подходит? Мои родители из Дубровника продали меня вербовщикам султана, когда мне было восемь.
– А мне казалось, что янычары – это гвардия крови, баловни и любимцы султана.
– Баловни – возможно. Но раб – это раб, как бы его ни холили.
– Раб, у которого было одновременно три жены? – Жан улыбнулся. – Я о таком рабстве что-то не слышал.
Серые глаза на секунду устремились к горизонту:
– Это было в другой жизни. Позже.
Жан понял, что терпение его соседа на пределе.
– Но все-таки – янычар! Это впечатляет.
– Надеюсь, ты оставишь свое уважение при себе.
– Конечно. Кто-нибудь другой может оказаться не таким терпимым, как я. Потому что я получил вот это от одного из твоих товарищей.
Жан наклонил голову и продемонстрировал кривой шрам, который начинался у него за левым ухом, а заканчивался на макушке.
– Кривая сабля, – заметил Джанук. – Похоже, тебе попался плохой янычар, раз ты все еще дышишь.
– Он умер, когда наносил мне этот удар. – Жан потер голову. – По-моему, он неплохо справился.
– И где это было? Надо думать, в морском сражении.
– Я никогда не воевал на море. Хотя надеюсь исправить это упущение, и в самое ближайшее время. – Жан посмотрел на Джанука, проверяя, понял ли тот его намек, но не заметил никакой реакции и добавил: – Нет, это было… лет десять назад, апрельским утром на какой-то равнине в Венгрии. Она называлась Мохач.
Тут уже присвистнул Джанук:
– Ты был при Мохаче?
– Был. Один из агнцев Фрундсберга, упокой Боже душу командующего.
– Не обижайся, но я к твоим благословениям не стану присоединяться. Этот демон-немец и его «агнцы» чуть было не вырвали у нас победу.
– Ты был там?
– Был.
– Ты показался мне слишком юным.
– Это было мое первое сражение.
– И, как видишь, для меня оно чуть было не стало последним.
– И для меня, – отозвался Джанук, указывая на мушкетный шрам.
Оба молча посмотрели друг на друга. На мгновение они перенеслись в то апрельское утро 1526 года, когда армии Сулеймана Великолепного вырвались с покоренных Балкан, чтобы встретить гордость Богемии и Венгрии на туманной равнине, называвшейся Мохач.
В их молчании возникла тесная связь благородных противников.
«Как странно, – вдруг подумал Жан, – я прикован между двумя бывшими солдатами и с каждым уже встречался в бою. Это должно иметь какой-то тайный смысл».
