ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА
После выхода «Квинканкса» в свет я в самом скором времени стал сознавать глубокое расхождение, неизбежно существующее между замыслом автора и толкованием, которое дает произведению читатель. Это заставило меня задаться вопросом, зачем и для кого я писал и чья трактовка романа — моя или читателей — более верна.
Вопрос представлялся особенно актуальным в отношении данного романа, поскольку в нем имеется так называемое «скрытое повествование». Поэтому я принялся настойчиво расспрашивать своих друзей и коллег с целью выяснить, многое ли они заметили. (Сам я при этом старался не проговориться, ибо не для того я потратил столько времени и сил на сокрытие разных вещей, чтобы самому раскрыть все свои секреты.) Меня чрезвычайно интересовало, заметили ли они альтернативные объяснения нескольких загадок, которые Джон разгадывает к своему удовлетворению. Сделали ли они какие-нибудь выводы из математически выверенной структуры романа. И самое главное, к каким умозаключениям пришли относительно тайны, окружающей отца главного героя.
Я столкнулся с реакцией, условно говоря, трех видов. Некоторые прочитали роман так, как если бы он был написан примерно в 1850 году, и не увидели причин искать в нем какие-либо неоднозначные моменты. Другие в большей или меньшей степени заподозрили что-то и заметили ряд элементов, нехарактерных для произведения, созданного почти полтора века назад. Но у многих по ходу чтения возникли серьезные подозрения, и один мой знакомый сказал — к великому моему удовольствию, — что последняя фраза романа заставила его вернуться к первой главе и перечитать книгу еще раз.
Однако один мой коллега по университету, где я тогда преподавал, прочитал роман чрезвычайно внимательно и относительно одного элемента содержащейся в нем тайны пришел к гипотезе, которая заинтересовала и премного взволновала меня. И все же удивляться этому едва ли приходилось, ибо я намеренно нарушил «подразумеваемый договор» между писателем и читателем, на котором строится роман девятнадцатого века и с которым «Квинканкс» — по крайней мере внешне — не вступает в противоречие.
ВИКТОРИАНСКИЙ РОМАН НАОБОРОТ
Означенный договор предполагает, что все повороты сюжетной линии и мотивация героев в конечном счете исчерпывающим образом объясняются рассказчиком или автором, заслуживающим полного доверия, как бы он ни запутывал и ни дразнил читателя по ходу повествования. Современная серьезная литература, конечно же, не считает обязательным раскрывать все мотивы и даже правду о том, «что случилось на самом деле». В викторианском же романе полная определенность в отношении упомянутых вопросов уравновешивается умолчанием о ряде предметов — разумеется, здесь в первую очередь речь идет о сексе, но также о ряде «неприятных» тем, как то: психические болезни, антисанитария и чудовищные условия жизни бедноты. Подобные предметы заведомо обходятся стороной с целью создания утешительной иллюзии, будто их не существует.
Я хотел коренным образом изменить такое положение вещей, написав книгу, по всем внешним признакам похожую на викторианский роман, но где запретные темы, лишь отодвинутые на задний план повествования, незримо присутствуют, грозя внести разрушительный диссонанс в благостную идиллическую картину жизни, которую викторианская идеология (как и любая другая) пытается представить.
Полагая, что в процессе работы над книгой можно прийти к пониманию многих вещей, я надеялся найти ответы на вопросы, касающиеся не только викторианского романа, но и современной эпохи, в которой различные табу и не подлежащие обсуждению темы неизбежно продолжают существовать, но, естественно, поддаются выявлению труднее, чем в прошлом. В наше время, когда многие условности и предрассудки уничтожены, семейные ценности остаются (по крайней мере, в теории) такими же неприкосновенными, как в прошлом веке. Подтверждением этому служит тот факт, что о таком чудовищном преступлении, как сексуальное насилие родителя над ребенком, наше общество начало говорить совсем недавно.
Таким образом, я пренебрег канонами викторианского романа в том смысле, что многие вопросы на уровне сюжета и мотивации остались неясными — не столько из-за недостаточности, сколько от избыточности толкований, призванной навести читателя на мысль, что, помимо лежащих на поверхности совершенно правдоподобных объяснений, существуют другие, равно правдоподобные, но не столь
