собственными глазами, что ее супруг передал привезенный пакет вашему дедушке только после того, как ваши родители покинут дом. В ту минуту она вряд ли обратила бы особое внимание на это обстоятельство, однако позднее, когда утрата завещания Момпессонами сделалась бы очевидной, оценила бы всю его важность. Было условлено, что ваш дедушка откажется принять подарок до того, как ваши родители покинут дом после ссоры. Предметом мнимого раздора избрали деньги — как наиболее правдоподобный в глазах Момпессонов и Клоудиров предлог для распри между тестем и зятем в день бракосочетания последнего. Только после отбытия ваших родителей ваш дедушка попросил бы у мистера Фортисквинса пакет. Он украдкой передал бы его мистеру Эскриту, а затем ваш отец…
— Тайком вернулся бы в дом, чтобы забрать пакет! — торжествующе воскликнул я.
— Именно так, — подтвердил мистер Ноллот. — Мистер Эскрит должен был оставить черный ход незапертым, а поскольку слуги, празднуя событие у себя на кухне, помешать не могли, то вашего отца никто бы не увидел.
— Однако мистер Фортисквинс его заметил, — сказал я. — Хотя в тот момент и не узнал.
— Да, многое пошло наперекосяк.
— Прошу вас, расскажите, что же произошло! — Я едва не задыхался от волнения.
— Нет, мне больше нельзя задерживаться. Светает. Меня обнаружат, и тогда я лишусь возможности вам помогать.
— Неважно. Я должен знать о случившемся.
— Завтра, если мне удастся, — прошептал мистер Ноллот и бесшумно удалился.
Я улегся на жесткую соломенную подстилку, понимая, что долгие часы проведу без сна: услышанное от мистера Ноллота породило во мне целую вереницу мыслей, для уяснения которых требовалось время. Итак, мой дедушка обладал неоспоримым правом собственности на имение. Тогда, выходит, я — наследник? Моя заветная мечта может сбыться! Впрочем, об этом нельзя помышлять: все зависит от завещания, если оно вообще когда-либо существовало. Могу ли я быть в этом уверенным? Если оно действительно существовало, то что с ним сталось? По-видимому, оно уничтожено. Как странно, что я понимаю гораздо больше, чем моя бедная матушка, и лучше нее разбираюсь в событиях того рокового вечера, а особенно в благих целях разыгранного спектакля. Исходя из услышанного, могу ли я утверждать, что ее страхи перед тем, что ее муж убил ее отца, вполне беспочвенны? С одной стороны, стремление завладеть перехваченным завещанием казалось вполне достаточным мотивом для убийства, однако непонятно было, что Питер Клоудир от этого должен был выиграть.
Чуть позднее по коридору прошел ночной смотритель и, минуя мою дверь, на секунду поднес фонарь к решетчатой сетке.
Глава 79
Наступивший день — насколько он отличался для меня от ночи в полутьме подземного каземата — во всем походил на предыдущий. Утром Хинксман принес еду, к которой я не притронулся. Примерно час спустя мистер Ноллот ухитрился просунуть мне через решетку большой ломоть хлеба, на сей раз в сопровождении глиняного кувшинчика с водой, который я поспешил спрятать под соломой. Этого было довольно, чтобы продержаться еще какое-то время, но силы мои заметно убывали.
Мистер Ноллот не сдержал своего обещания прийти вечером. Это огорчило меня больше, чем то, что на следующий день он не принес мне ни еды, ни питья, но к пище, поданной Хинксманом, я, несмотря на голод, не прикоснулся.
Я не переставал винить мистера Ноллота за то, что он меня бросил, хотя разумом и понимал нелепость своих претензий. Или же все-таки они не были столь нелепыми? Долгими бессонными часами — сутками напролет — передо мной неотступно вставал вопрос: могу ли я ему доверять? Недоверие связывалось с догадками о существовании сложного заговора, против меня направленного, в котором он также был замешан, однако подобные подозрения представлялись мне признаками начинающегося безумия. Тем не менее злой умысел против меня, похоже, существовал в действительности: из прошлого передо мной вставали фигуры Барни и Джоуи Дигвида, вовлеченные в некий тайный враждебный союз; иначе, если только не слепой случайностью, их вторичное появление в моей жизни было не объяснить. Но простым совпадением это быть не могло: разве не Джоуи привел меня в семейство Клоудиров (или «Портьюсов»), которое самым недвусмысленным образом искало меня обмануть?
Итак, заговор против моей жизни и душевного здоровья был налицо, но если родичи, носящие ту же фамилию, что и я сам, готовят мне гибель, то как я могу доверять незнакомцу? Должна же найтись хотя бы крошечная точка опоры — или же мне суждено сомневаться во всем и вся, а уж это-то наверняка скорейший путь к безумию? Участливый взгляд мистера Ноллота, когда Хинксман и Рукьярд волокли меня через ночную палату; его слова, свидетельствующие о привязанности к Питеру Клоудиру, представлялись мне выражением неподдельного сочувствия — и безумием было бы этому сочувствию
На второй день после последнего визита мистера Ноллота — по моим догадкам, ближе к вечеру — дверь внезапно отперли, и в мое узилище вошли Хинксман, а вслед за ним Рукьярд.
Рукьярд со странной усмешкой проговорил:
— Твой папаша о тебе поминутно справляется. А у нас так заведено, чтобы доктору доставлять подопечным всяческие удовольствия, вот он и велел мне тебя к папаше отвести.
Когда по темным коридорам меня вновь привели к той камере, где я провел свою первую ночь в этом доме, оказалось, что жалкого существа там больше нет, а вид самого помещения преобразился: на полу разбросана свежая солома, а по обеим сторонам столика поставлены друг против друга два стула. На одном из них сидел незнакомец, устремивший на меня пристальный взгляд. Ему не исполнилось и сорока, он был чисто выбрит и опрятно одет: на нем был синий сюртук с широким белым галстуком, белый жилет и темные панталоны. Хинксман толкнул меня к стулу, стоявшему напротив, и заставил сесть, с силой надавив на плечо. Незнакомец смотрел на меня в упор — и я наконец его узнал.
Вместо неверного отблеска безумия в глазах его отражалась глубокая меланхолия. Сейчас — без спутанной бороды и всклокоченной копны волос — он выглядел моложе; отсутствие смирительной рубашки позволяло видеть его худобу и хрупкость сложения. На шее за краем галстука темнела незажившая рана. И все же теперь, несмотря ни на что, внешность человека, с которым меня связывали столь странные отношения, казалась мне более пугающей, нежели при нашей первой принудительной встрече.
Рукьярд и Хинксман молча наблюдали за нами, пока мы смотрели в лицо друг другу. У меня мелькнула мысль — не протянуть ли руку для пожатия, но такой жест был бы, наверное, слишком формальным.
— Мне только что сказали, что у моей жены был ребенок, — медленно произнес узник. — Говорят, это вы. Но я не могу этому верить. Это правда?
Узник говорил с запинками, словно речь была ему непривычна, но его негромкий голос звучал мягко. У меня словно язык отнялся, я не в силах был даже кивнуть.
— Однако я вижу, что ты в самом деле — дитя Мэри. Ты походишь на ее от… — Голос его пресекся, и он умолк.
— Ну же, мальчик точно твой сын и наследник, Питер, — вмешался Хинксман. — Сразу видать, унаследовал папашины мозги.
— А коли не так, в школе доктора Алабастера ему делать было бы нечего, — добавил Рукьярд.
— Да. Эти джентльмены правы. Я безумен, я это знаю. Но скажи, как твоя дорогая матушка? — порывисто спросил он меня.
Вместо ответа я только помотал головой.
— Я разбил ей сердце. Тебе известно, что я сделал?
Я затряс головой, пытаясь его остановить.
— Я убил ее отца, — произнес узник почти что шепотом. — Твоего дедушку.
— Нет-нет, это неправда.
