положить ее плашмя на чурбан и пороть розгами и плетью из воловьей кожи до тех пор, пока она не лишилась ребенка, а потом и жизни… Из складок своей черной мантии Мама Венера извлекла потертый кожаный ремешок, к которому был подвешен жестяной медальон. В нем лежали волосы не Плезантс и не ее матери, общей с Селией. Нет, это были волосы бабушки Селии, которые передавались женщинами из поколения в поколение, когда их судьбы решала смерть или продажа. Плезантс хранила медальон умершей матери. Как медальон после гибели Плезантс попал к Маме Венере, понятия не имею, однако Селия непременно его узнает. Поэтому он и был мне вручен на тот случай, если понадобится доказать Селии искренность наших намерений.
Медальон висел у меня на шее, когда я наконец выступила из-за дуба с пылавшей Десницей у меня за спиной (небо уже слегка поголубело), пересекла лужайку, взошла на крыльцо и коснулась филигранно отчеканенной серебряной дверной ручки. Дверь легко и бесшумно подалась.
Я знала, что, изготавливая Десницу, мы не в точности следовали писаному рецепту, и потому, ступив через скрипучие воротца во владения Мэннингов, особыми надеждами на успех не обольщалась. Но все же вставила Десницу – с окоченелыми растопыренными пальцами – в развилку между нижними ветвями дуба. Серной спичкой запалила фитильки тонкой связки свечей, сделанных нами из обычного свиного сала. Сначала зажгла свечку, ближнюю к большому пальцу, – для защиты (так предписывала София). Затем – обеспечить безветрие – свечу, наклоненную к указательному пальцу. Занявшись, волосяные фитильки затрещали, по воздуху поплыла гарь.
В итоге наше изделие разгорелось в полную силу. Я надеялась, что помещено оно достаточно высоко и кошек не заинтересует. Однако тревожила мысль о том, как это пламя затушить.
В книге утверждалось, что единственной субстанцией, способной погасить Десницу, однажды зажженную, является материнское молоко. А его-то у нас – трех ведьм, собравшихся в подвале Ван Эйна, – имелся лишь самый ограниченный запас, и потому пришлось этот вопрос оставить открытым.
В доме миссис Мэннинг было тринадцать комнат – к несчастью, решил бы всякий. Разведку провела Розали – ее заторможенность часто принимали за сдержанность и многие полагали, что она заслуживает доверия. Розали, со слов Флюти – служанки на побегушках у миссис Мэннинг, – передала нам также следующую новость: Толливер Бедлоу находится на южной стороне нижнего этажа в дальнем помещении, известном с 1824 года как «Комната маркиза». Там, во время своего путешествия, ночевал Лафайет. Элоиз Мэннинг пребывала, безусловно, в отчаянии. Неминуемое приближение смерти (вопрос времени, повторила Розали слова Флюти, которая, в свою очередь, подслушала их у врача) уже заставило покинуть ее дом некоего мистера Маккея – ирландца, разбогатевшего на производстве бечевы. Хуже всего была весть о том, что Элоиз Мэннинг дозволила распутнику Бедлоу держать свою рабыню постоянно при себе, в той же комнате. И хотя вызывающее поведение Толливера Бедлоу шокировало обитателей пансиона и порочило репутацию самой миссис Мэннинг, он наверняка вложил в пухлую ладонь хозяйки достаточно монет, чтобы обеспечить себе не только лучшие апартаменты, но и право поступать как вздумается. Теперь, однако, добрая женщина желала одного: чтобы он убирался «на небо, в преисподнюю, на все четыре стороны», сообщила Флюти, и более не осквернял собой ее кров.
Розали оказалась на высоте, я обнаружила Селию согласно ее указаниям. Спящую в комнате с окнами на юг. Не на лежанке в гостиной (явно предназначенной для нее), но у подножия гигантской железной кровати, на которой Толливер Бедлоу спал смертным сном.
Кем, самой Мамой Венерой или ее курицей, не знаю, но час кончины был определен максимально точно. Бедлоу лежал недвижно. Его грудь, сколько я ни вглядывалась, не вздымалась и не опускалась. Кровь, только-только прекратившая свой бег, придала его плоти красноватые оттенки – нет, точнее сказать, розовато-серые (как у дождевых червей на просвет). От тела не исходило ни тепла, ни мертвенного холода, известного мне как нельзя лучше. Кишечник у него расслабился, и обе комнаты наполняло жуткое зловоние. Глаза покойника глубоко запали в орбиты, но были широко распахнуты. Я вначале подумала, не поискать ли пару монет – закрыть веки и придавить их, чтобы ему было чем расплатиться, по традиции, с лодочником за перевоз на Ту Сторону. Но, по зрелом размышлении и припомнив все его пороки и проказы, предательства и преступления, оставила Бедлоу зрячим. Пускай таращит глаза в ожидании того, что ему предстоит. Монеты паромщику? Ну уж нет. Пусть негодяй одолевает реку Стикс вплавь.
Я разбудила Селию – слегка потрясла за плечо. Дивно обнаженное: во сне сорочка с него сползла.
– Да-да, Толливер, что такое? – пробормотала она.
Привычная к неглубокому сну, она очнулась мгновенно. Съежившись, метнулась к кроватной раме и прижала к груди цветную шаль с аппликацией. Спросила – вернее, потребовала ответить, кто я и что мне здесь нужно. Сказала, что ее хозяин лежит совсем близко – рукой подать; мне показалось, что она хотела разбудить его своим голосом.
– Нет. – Это было все, что я смогла вымолвить. – Постой, – и, опустившись перед ней на колени, положила руку ей на плечо.
Только тогда, вглядевшись, она меня узнала.
– Что?.. – начала она, но догадалась, что нужно перейти на шепот. – Что вы здесь делаете?
В смятении она выпустила из рук шаль и не удержала сорочку из тонкого хлопка, оголив плечи и упоительные холмики грудей. Они предстали моим взорам при свете луны и солнца: их лучи, соединившись, проникали сквозь задернутые шторы. Рассвет. Медлить мне нельзя.
– Я за тобой, – неловко выдавила я.
В присутствии Селии язык у меня деревенел, и я с трудом могла вспомнить болтавшиеся в голове обрывки английского.
– Что это такое вы говорите? Никуда я с вами не пойду. – Она выпрямилась, явно собираясь апеллировать к самому Бедлоу. – Мой хозяин…
– Твой хозяин – раб низменных страстей; я знаю, каким клеймом он тебя отметил.
При этих словах Селия быстро поддернула сорочку и запахнула шаль.
– Я н-не… не понимаю, – едва пробормотала она.
– Понимаешь, и очень хорошо. – Я схватила ее за руку. – Мы должны бежать. Тебе нужно одеться.
Я шагнула к шкафу, на распахнутую дверцу которого было накинуто желтое платье Селии, то самое.
– Прошу. – Я подала ей платье, стараясь говорить тихо, словно Бедлоу мог нас услышать, и встав между Селией и кроватью, чтобы она не догадалась о его смерти.
