ее. И стал уделять еще больше времени одинокой игре в хижине.
В четвертый раз почувствовав тело своей супруги рядом с собой, он спросил, отведя взгляд от ее лица:
– Мадам, можете ли вы говорить, невзирая на то, что мертвы?
– Да, – отвечала она.
Он вздрогнул, ибо признал ее голос – низкое, бархатное контральто. Ему хотелось плакать, но слезы не шли из глаз, столь велико было удивление оттого, что призрак заговорил. Весь дрожа, он выждал минуту и, собравшись с духом, задал следующий вопрос:
– Отчего вы приходите лишь изредка? Почему не каждый день?
– Не знаю, – смущенно ответил призрак. – Я пришла потому, что ваша игра волнует меня. Я пришла, ибо вы были столь добры, что угостили меня вином и этими хрустящими вафлями.
– Мадам! – вскричал он.
Он поднялся так резко, что опрокинул табурет. Он отставил мешавшую ему виолу, прислонив ее к дощатой стенке, слева от себя. Он раскинул руки, словно собрался заключить жену в объятия. Но она воскликнула:
– Нет!
И отшатнулась. Он понурил голову. Она же добавила:
– Мои ноги, мои груди холодны как лед.
Она с трудом переводила дыхание. Она выглядела изнуренной, словно человек, сделавший тяжкое усилие. Произнося эти слова, она касалась своих ног и груди. Он вновь покорно склонил голову, и тогда она вернулась к столу и села.
Когда ее дыхание стало ровней, она ласково сказала ему:
– Дайте мне лучше стакан вашего красного вина, я хочу смочить губы.
Он торопливо вышел, сбежал по ступенькам в погреб, взял вино. Когда он вернулся в хижину, госпожи де Сент-Коломб там уже не было.
Глава X
Когда мальчик явился в следующий раз, двери отворила Мадлен, тоненькая, хрупкая, с розовым личиком.
– Я собираюсь купаться, – сказала она, – и оттого подобрала волосы кверху.
Шейка ее сзади, под волосами, тоже нежно розовела; от затылка вниз сбегали тоненькие черные волоски. Когда она поднимала руки, ее груди упруго вздымались под платьем. Она повела его к хижине господина де Сент-Коломба. Стоял погожий весенний денек. Уже расцвели примулы и появились бабочки. Марен Маре нес за спиною футляр с виолой. Господин де Сент-Коломб впустил его в домик на шелковице и объявил, что принимает в ученики, добавив:
– Вы хорошо чувствуете инструмент. Игра ваша не лишена настроения. Смычок легок и упруг. Левая рука летает над струнами проворно, как белка, и скользит по ним ловко, как мышь. Ваши мелизмы интересны, а порою даже очаровательны. Но истинной музыки я от вас не услышал.
При этих заключениях учителя юный Марен Маре испытывал смешанные чувства: он был счастлив, что попал в ученики к господину де Сент-Коломбу, и в то же время кипел от ярости, выслушивая замечания, которые тот высказывал одно у за другим столь же бесстрастно, как будто наставлял садовника по поводу прививок и посевов. Закончил он так:
– Вы сможете играть для танцоров. Вы сможете аккомпанировать актерам, поющим на сцене. Вы сможете зарабатывать себе на жизнь. Вы будете жить среди музыки, но вы никогда не станете музыкантом.
Есть ли у вас сердце, чтобы чувствовать? Есть ли у вас мозг, чтобы мыслить? Есть ли у вас представление о том, чему могут служить звуки, когда они не помогают ни танцевать, ни услаждать слух короля?
И однако, ваш сломанный голос тронул меня. Я принимаю вас ради вашего горя, не ради вашего искусства.
Когда юный Маре спустился с шелковицы, он заметил в тенистой листве тоненькую обнаженную девушку, которая спряталась за деревом, и поспешно отвернулся, чтобы она не подумала, будто он подглядывает.
Глава XI
Шли месяцы. Однажды, когда стояла лютая стужа и поля завалило снегом, учитель и ученик настолько продрогли, что были вынуждены прервать игру. Застывшие пальцы не слушались их, пришлось уйти из хижины в дом, где они расположились у камина, нагрели вина, добавили в него корицу и пряности и выпили.
– Это вино разогрело мне грудь и живот, – сказал Марен Маре.
– Знаете ли вы художника Божена? – спросил его Сент-Коломб.
– Нет, сударь, я не знаком ни с кем из художников.
– Недавно я заказал ему картину. На ней изображен угол моего рабочего стола, что в музыкальном кабинете. Пойдемте к нему.
– Теперь же?
– Да.
Марен Маре взглянул на Мадлен де Сент-Коломб; она стояла боком к нему у окна, глядя сквозь затканное инеем стекло на расплывчатые, еле видные ивы и шелковицу. Она внимательно слушала. Потом бросила на него какой-то особенный взгляд.
– Навестим моего друга, – говорил тем временем Сент-Коломб.
– Да-да, – отвечал Марен Маре.
Не спуская глаз с Мадлен, он расстегивал камзол, чтобы потуже зашнуровать свой колет из буйволовой кожи.
– Это в Париже, – говорил Сент-Коломб.
– Да-да, – отвечал Марен Маре.
Они тепло оделись. Господин де Сент-Коломб закутал голову шерстяной шалью; Мадлен подавала мужчинам шляпы, плащи, перчатки. Господин де Сент-Коломб снял с гвоздя у камина свою шпагу и портупею. То был первый и последний раз, когда господин Маре увидел господина Де Сент-Коломба вооруженным. Юноша интересом разглядывал рельефное изображение на эфесе: фигуру Харона с веслом в руке.
– В путь, сударь! – скомандовал Сент-Коломб.
Марен Маре оторвался от созерцания шпаги, и они вышли из дома. Марен Маре пробовал представить себе кузнеца в тот миг, когда тот ударил молотом по этому клинку на наковальне. Ему вспомнилась маленькая сапожная наковальня, которую отец ставил себе на колено, звонкий стук молотка по железу. Он вновь увидел руку своего отца, с жесткой мозолью от рукоятки молотка; он почувствовал эту мозоль однажды вечером, когда отец потрепал сына по щеке; мальчику было в ту пору четыре или пять лет, он еще не сменил мастерскую на капеллу. И он подумал, что у каждого ремесла свои мозоли: у виолонистов на подушечках пальцев левой руки, у сапожников на большом пальце правой. Выйдя из дому, они попали в снежную бурю. Господин де Сент-Коломб кутался в плотный коричневый плащ; из-за шерстяной шали виднелись одни глаза. То был единственный раз, когда господин Маре видел своего учителя за пределами его дома и сада. Казалось, он навечно прикован к ним. Они спустились к Бьевру. Завывал ветер, под ногами звонко хрустела скованная морозом земля. Сент-Коломб схватил ученика за плечо и приложил палец к губам, этим знаком предписывая ему молчание. Они шумно шагали по дороге, согнувшись чуть ли не вдвое, борясь со встречным ветром, что хлестал их по открытым глазам.
– Вы слышите, сударь? – крикнул Сент-Коломб. – Слышите, как по-разному звучат струны ветра, верхняя и басовая?
Глава XII
– Вот и Сен-Жермен-л'Оксерруа, – объявил господин де Сент-Коломб.
– Кому и знать это, как не мне, сударь! Я пел здесь целых десять лет.
– Пришли, – сказал господин де Сент-Коломб.
И он стукнул молотком в дверь. То была узкая резная деревянная дверь. Послышался звон колокола
