Ранним утром следующего дня мы с Бараком встретились за завтраком. Обратный путь из Кайнсворта доставил нам обоим немало мучений, поэтому мы рано улеглись и долго спали. Моя спина до сих пор горела, и каждое движение отзывалось болью. Даже не прикасаясь к коже, я ощущал, как на ней вздуваются волдыри.
— Как твои ребра? — спросил я.
— Ноют, — с гримасой ответил он. — Но они, к счастью, не сломаны, а только треснули.
— Тамазин спустится к завтраку?
— Не знаю. Когда я ушел, она одевалась. — Барак вздохнул. — Иногда мне кажется, что она считает, будто я получаю все эти раны и увечья с единственной целью — позлить ее.
— Вы все еще не помирились?
— Как видите, нет. Когда мы вчера вернулись, я сказал ей, что хочу только одного — спать, но она желала узнать все в подробностях. А я слишком устал, чтобы рассказывать. И был слишком встревожен, потому что вся эта история не закончилась.
Перед тем как уйти с руин дома Годдарда, мы с Харснетом и сэром Томасом провели что-то вроде военного совета. Теперь стало очевидным, что Годдард был не палачом, а жертвой. Мне подумалось, что, возможно, после закрытия Вестминстерского аббатства он тоже примкнул к какой-то группе реформаторов, а потом отошел от нее и стал таким образом кандидатом на роль седьмой жертвы. Убийца по-прежнему находился на свободе, а мы не имели ни малейшего представления о том, кто он и где нанесет очередной удар.
— Кто же этот мерзавец? — спросил Барак. — Откуда ему известно все о религиозных путях тех людей, которых он убивает?
— Нам, по крайней мере, известно, как он узнал про нас. Он постоянно шпионил, прикрываясь личиной уличного торговца. Кстати, ссадина на лице бедняги Годдарда располагалась не с той стороны, где ей было положено быть. Желая убедить нас, что мы видим перед собой убийцу, настоящий душегуб допустил небольшую промашку.
— Да, тут он дал маху, — согласился Барак.
— Но такое случилось с ним впервые.
— Как он добрался до Годдарда? Откуда узнал, где тот живет?
— Бог его знает. Глава магистрата сказал, что Годдарда не видели несколько дней. Готов побиться об заклад, что убийца проник в дом, привязал его к креслу и отправил настоятелю Бенсону ту самую записку. Этот спектакль стал наиболее выдающимся из всех его постановок.
Я сжал кулаки.
— Кто же он? Где он теперь?
— Мы вернулись туда, откуда начинали, — заметил Барак.
— И при этом даже не можем предположить, где он нанесет следующий удар. Ведь на этом все не закончится.
— Думаете, он продолжит охоту на вас?
— Откуда мне знать! Почему бы ему просто не взорвать весь дом, когда мы будем находиться внутри?
Я вздохнул. Больше всего мне сейчас хотелось посоветоваться с Гаем, но после нашей ссоры от него не было ни слуху ни духу. Я не удивился бы, узнав, что Пирс вернулся, проложив своими змеиными уловками путь к сердцу хозяина.
Я отодвинул тарелку, встал и поморщился от боли, которая обожгла спину.
— Сегодня мне нужно ехать в Бедлам. Шоумс должен был подготовить отчет для суда. Хочу предварительно просмотреть его, а заодно и проведать Адама. А позже — Дороти. Не сомневаюсь, что Билкнэп все еще торчит у нее в доме.
— Вы достаточно хорошо себя чувствуете для всех этих перемещений? — спросил Барак.
— Здесь я просто не усижу. Навестив Дороти, я зайду в контору. Нужно сделать кое-какую работу. Я…
Дверь открылась, и в гостиную вошла Тамазин. На ней было простое платье, а распущенные светлые волосы свободно ниспадали на плечи. Она окинула нас сердитым взглядом.
— Вы оба побывали на войне, как я погляжу.
— Где твой чепец? — спросил Барак. — Твои волосы распущены, как у незамужней женщины.
Не удостоив его ответом, Тамазин повернулась ко мне.
— Джек сказал, что вам не удалось поймать его.
— Нет, не удалось, — ответил я, — но мы продолжаем поиски.
— Он убил уже восемь человек, — нетерпеливо сказал Барак. — А если умрет пострадавший при взрыве человек сэра Томаса, то девять. Причем семеро из них приняли страшную, мучительную смерть.
— Потому-то мы и должны продолжать то, что делали до сегодняшнего дня, — добавил я.
Тамазин села напротив мужа и посмотрела на него взглядом, в котором слились воедино злость и печаль.
— Меня злит не то, чем ты занимаешься сейчас, — выдала она, — а то, каким ты стал после смерти нашего ребенка.
Барак посмотрел на меня и перевел взгляд на жену.
— Ты не должна говорить об этом в присутствии постороннего человека, — заметил он. — Хотя мне известно, что ты это уже делала.
— Мне приходится, потому что, когда я говорю тебе одному, ты меня не слушаешь.
Голос Тамазин перерос в крик, и она яростно стукнула кулаком по столу, заставив нас вздрогнуть.
— А ты не задумывался о том, каково все это время приходилось мне? Нет того часа, чтобы я не вспомнила день, когда родился наш малыш. Но тебя тогда не было, ты пьянствовал в каком-то кабаке. Да, именно тогда все и началось…
— Тамазин! — Барак повысил голос, но женщина стала кричать еще громче.
— Боль. Страшная боль. Я никогда не чувствовала ничего подобного. Ты не можешь себе представить, что испытывает женщина в такие минуты. А повитуха говорит, что ребеночек весь перекрутился в моей утробе, что вытащить его живым она не может и придется сломать его маленький череп. Звук был негромкий, но он до сих пор стоит у меня в ушах. А потом она вытащила его, и я сразу поняла, что он мертв. Это понял бы кто угодно. Но мне все равно так отчаянно хотелось услышать его крик. Его крик…
По лицу Тамазин катились слезы. Барак побелел и сидел не шевелясь.
— Ты никогда не рассказывала мне об этом, — пролепетал он.
— Я берегла тебя! — крикнула она. — А ты меня беречь не желаешь. Вечно приходишь пьяным и заводишь свою песню: мой сын, мой бедный сын… Это и мой сын!
— Я не думал, что все выглядело так, — оправдывался Барак. — Знал только, что он родился мертвым.
— А как, во имя всего святого, это могло выглядеть?
Барак тяжело сглотнул.
— Я слышал, что, когда дитя в утробе матери вот так поворачивается, она уже не может иметь других детей. Мы…
— Я не знаю, по этой ли причине у нас нет детей! — закричала Тамазин. — И это все, что тебя волнует? Все, что ты можешь мне сказать?
Барак поднял руку.
— Нет-нет, Тамми, я вовсе не это хотел сказать…
Ему следовало бы подойти к жене, обнять ее и успокоить, но он был слишком потрясен ее эмоциональным всплеском. Поднять руку — это все, на что его хватило.
Тамазин встала из-за стола, повернулась и вышла.
— Иди к ней, — велел я. — Иди к ней немедленно!
Но Барак продолжал сидеть, беспомощный и оглушенный.
— Давай же, — поторопил его я. — После всего, через что мы с тобой прошли, ты наверняка найдешь
