— А эти радикальные церковники должны ненавидеть себя больше, чем кто бы то ни было. Как бы они ни пыжились на публике, они все равно понимают собственную никчемность, и если их души не попадут в геенну огненную, то лишь по необъяснимому Божьему промыслу.
— Когда наступит конец света, а это, как они утверждают, может произойти в любую минуту.
— Всегда существовали клерикалы, предрекавшие скорый апокалипсис, а среди фанатичной части прихожан людей, уверенных в этом, еще больше. Именно в такой среде и рос Адам. Как, по словам родителей, началась его болезнь?
Я пересказал Гаю то, что услышал от Кайтов. Что Адам рос жизнелюбивым, открытым ребенком, а неистовая религиозность начала формироваться у него сравнительно недавно, в результате чего он и дошел до своего нынешнего состояния.
— Они хорошие люди, — заключил я, — но находятся под влиянием своего пастора, лицемерного догматика по имени Мифон. Однако тревога за судьбу сына помогает им — особенно матери Адама — постепенно освобождаться от этой зависимости.
— Я должен встретиться с ними. — Гай поскреб подбородок. — Адам впал в такое состояние не просто так. С ним что-то произошло, и именно это «что-то» довело его до безумия. Его сон — ключ ко всему. Люди, которых он видел во сне, говорили: «Он столь мерзок, что место ему на самом дне адской бездны». И я думаю, он знает, кто правил каретой в его сне. Если мне удастся выяснить, кто это, мы, возможно, отыщем тропинку к его спасению.
— Ты возлагаешь слишком большие надежды на какой-то ночной кошмар.
— Сны — это ключи к пониманию, это путь. — Он покачал головой. — Сложно представить, что это мертвенно-бледное, изможденное создание было когда-то сильным, полным жизни юношей. Но безумие может разрушать не только разум, но и тело.
— Ты придешь к нему еще? — спросил я.
— Если этого захотят его родители и ты.
— Понятно.
Я с любопытством посмотрел на Гая.
— А я и не знал, что тебе приходилось иметь дело с умалишенными.
— Это входило в обязанности монастырского врачевателя. Меня всегда интересовали болезни ума, возможно, потому, что они столь разнообразны и их трудно сразу определить. По мнению некоторых, их порождает дисбаланс телесных жидкостей и приток дурных жидкостей к мозгу.
— Так же, как разлитие черной желчи приводит к меланхолии?
— Вот именно.
— Другие полагают, что психические болезни вызваны физиологическими нарушениями в мозгу, но обнаружить их, не считая смертоносных опухолей, насколько мне известно, пока никому не удалось.
Гай тяжело вздохнул.
— А есть типы вроде твоего друга Мифона, которые считают причиной душевных расстройств одержимость дьяволом и предлагают лечить их с помощью экзорцизма.
— К какой же школе принадлежишь ты?
— Я храню верность традиции Везалия, хотя у него было много интеллектуальных предтеч. Он начинает не с теории, а с того или иного нарушения: изучает его, исследует, пытается понять, в чем именно оно состоит и чем вызвано. Слова и действия безумца могут содержать в себе разгадку того, что происходит в его мозгу, и даже к сумасшедшему иногда применимы благоразумие и здравый смысл.
— Помнишь Сисси, пожилую женщину, которая была в гостиной? Именно так с ней ведет себя Эллен. Она пытается извлечь ее из ее внутреннего заточения, загрузить какими-то простыми будничными заданиями вроде шитья.
— Да, меланхоликам это может помочь. Имея дело с ними, главное — переключить их сознание с мрачных мыслей на повседневность.
— Послушай, — вдруг осенило меня, — а может, убийца Роджера страдает каким-нибудь душевным расстройством? Разве может нормальный человек совершить столь жестокое и бессмысленное на первый взгляд убийство?
«Два убийства», — мысленно добавил я, но вслух этого не сказал, поскольку не смел нарушить строжайший запрет Кранмера рассказывать Малтону про убийство доктора Гарнея.
— Вполне возможно, — согласился Гай. — Если только мастер Эллиард не дал кому-нибудь повода для столь ужасной мести, в чем я, как человек, знавший его, сомневаюсь.
— Да, такого быть не могло.
В моей голове родился еще один вопрос, и я сделал глоток вина.
— Гай, ты говорил, что некоторые монастырские врачеватели использовали двейл. Знаешь ли ты таких в Лондоне?
— Я и не знал их, Мэтью. Не забывай, я приехал в Лондон из Суссекса, после того, как мой монастырь был закрыт.
Он пристально посмотрел на меня.
— Ты думаешь о тех монахах, которые лишились всего, будучи изгнаны из монастырей?
— Да, — признался я.
— Тогда могу сообщить тебе, что из монастырской братии двейл применяли в основном бенедиктинцы. А единственным местом в Лондоне, где у ордена бенедиктинцев имелась больница, было Вестминстерское аббатство. Но, как я уже говорил ранее, применение двейла никогда не было секретом.
— А его квалифицированное применение?
— До сих пор может быть множество лекарей, которые используют это снадобье.
Я видел, что сама мысль о том, что убийцей Роджера может быть монах, была неприятной для Гая и казалась ему неправдоподобной.
— В основе двейла лежит опий. Чтобы получить его, необходимо вырастить опийный мак. Значит, тот, кто это сделал, должен иметь сад.
— Верно. Хотя многие люди выращивают у себя мак только из-за красоты его цветов. Кстати, я сам выращивал мак в своей оранжерее лечебных трав. Для изготовления опия.
Какая досада, что я не мог объяснить товарищу: дело заключается не только в том, чтобы найти человека, имевшего мотивы для убийства Роджера. И вновь я мысленно вознес горячую молитву о том, чтобы Барак и Харснет уже поймали душегуба.
— Как миссис Эллиард? — осведомился Гай.
— Скорбит и оплакивает свою утрату.
— Ты очень трепетно относишься к ней.
— Она всегда была моим близким другом.
— Мужественная женщина.
— Да, в этом ей не откажешь.
С горечью подумав, что и Дороти я не могу поведать всей истории, я допил вино.
— Мне пора, — сказал я. — Спасибо тебе, Гай, за то, что взглянул на Адама. Я договорюсь о том, чтобы ты встретился с его родителями и осмотрел мальчика еще раз. Придешь ли ты на следующей неделе на судебные слушания, чтобы сообщить о его душевном состоянии и убедить оставить его в Бедламе?
— Да, приду. Можно, я захвачу с собой Пирса?
Увидев, как удивленно расширились мои глаза, Гай пояснил:
— Я хочу познакомить парня со всеми аспектами работы врача. Ясное дело, официально он всего лишь ученик аптекаря, но у него острый и цепкий ум. Я подумываю о том, чтобы дать ему денег на обучение врачебному ремеслу.
— Ты в состоянии себе это позволить?
— Это будет непросто, но мои сбережения увеличились с тех пор, как меня приняли в корпорацию врачей, кроме того, я продолжаю получать пенсию как бывший монах.
Во взгляде, который он бросил на меня, читался вызов.
Я был не на шутку удивлен. Такие расходы могли оказаться непомерными для Гая, но, встретившись с ним глазами, устыдился своих мыслей, поняв, что я просто ревную. На протяжении многих лет я был его
