— Эту дилемму разрешил Всевышний, или, по крайней мере, так я тогда полагал. Однажды зимним вечером, когда она сидела у огня, из очага выпрыгнул уголек, и от него ее платье вспыхнуло. Она умерла от ожогов и болевого шока на следующий день.
— Ты никогда не рассказывал об этом, — сказал я. — Мне очень жаль…
— Это было очень давно. Случившееся заставило меня отвернуться от Бога, разочароваться в мирской жизни. Я неистовствовал. Мне и раньше приходилось изучать психические болезни, а теперь я с каким-то ожесточением стал копаться в самых черных закоулках человеческого сознания. Для меня это было время отчаяния, но, как говорит Фома Аквинский, такое может стать ступенькой на лестнице мистической любви. Со временем я снова обрел способность ощущать любовь Господа и вернулся к Церкви. Хотя, честно говоря, какая-то часть меня до сих пор не может простить Ему моей утраты, что делает меня еще большим грешником.
Впервые я увидел на глазах Гая слезы и понял: моего друга что-то тревожит, причем тревожит очень сильно. Я открыл было рот, но он заговорил первым.
— Когда я был молод, в Париже бурно обсуждали один случай. Этот человек вот уже шестьдесят лет как умер, но люди, когда им хотелось испытать острые ощущения, говорили о нем. Его звали маршал Жиль де Рец.
— Кто это?
— Он был французским бароном и землевладельцем, блестящим военачальником, воевавшим на стороне Жанны д'Арк против англичан, и внешне совершенно нормальным человеком. Но когда он удалился от дел и поселился в своем поместье в Бретани, бывший маршал стал похищать детей и убивать их самыми ужасными, садистскими способами.
— Детей?!
— Да-да, он творил такие вещи, о которых мне даже говорить не хочется. Местные жители знали об этом, но он был могущественным человеком и стоял над законом.
Гай уставился в меня неподвижным взглядом.
— Однажды де Рец пригасил местного брадобрея, чтобы тот причесал и уложил волосы на головах убитых им мальчиков, которые он насадил на колья и выставил напоказ в холле своего замка, а потом спрашивал, какая из них ему больше понравилась. Вот что он вытворял.
— Господи Иисусе!
— Через пять лет Жиль де Рец совершил ошибку. Он навлек на себя гнев церкви, наговорив на каком-то диспуте что-то такое, что вызвало раздражение у клириков. Тогда-то и вмешался тамошний епископ. Де Реца судили и казнили за совершенные им преступления. Когда о них стало известно, у всех застыла кровь в жилах. На суде он заявил, что совершал преступления лишь потому, что ему это просто нравилось.
— Боже милостивый!
Я вспомнил дело, с которым столкнулся три года назад. Мальчик мучил животных и убил мальчишку- нищего незадолго до того, как его самого настигла страшная смерть. У меня зачесалась вся кожа, словно по ней ползали насекомые.
Гай продолжал смотреть на меня своим странным неподвижным взглядом.
— Я думаю, на свете существует немало таких монстров.
— Которые жестоко убивают людей без видимых причин. И все же я никогда не слышал…
Я запнулся. В памяти зашевелилось какое-то воспоминание из далекого прошлого.
— Нет, подожди, по-моему, был один случай…
Гай подался вперед.
— Рассказывай!
— Когда я учился, нам, студентам, предлагали решать задачки юридического характера, что заставляло нас рыться в книгах по уголовному праву. Половину свободного времени мы проводили, листая пыльные фолианты в библиотеке Линкольнс-Инн. Я помню, один из студентов наткнулся на описание дела какого-то человека — это случилось за сто лет до того, — которого казнили за убийства нескольких молодых женщин. Где же это было? Кажется, в Норидже.
Я устало усмехнулся.
— В судебном процессе не было ничего такого, что могло бы создать юридический прецедент, но ребята зачитывались его описанием, поскольку оно изобиловало самыми что ни на есть кошмарными деталями. Ты же знаешь, что за народ эти студенты.
Гай улыбнулся.
— А к тебе это не относится?
— Нет. Я приехал в Лондон из Личфилда, и для меня здесь и без того хватило кошмаров. Мне было интереснее отыскать в библиотеке как можно больше прецедентов, чтобы потом с их помощью давить судей на процессах.
Я наморщил лоб.
— Но я не уверен, что тот человек был таким убийцей, которого ты описал. А если и так, эти типы должны быть большой редкостью. Как можно закрывать глаза на подобные вещи? Почему округи, где все это творилось, не мобилизовались для того, чтобы найти убийцу? Из твоих слов следует, что де Рец был влиятельной персоной, но будь он обычным человеком, его вычислили бы в два счета, даже в большом городе.
— Тебе лучше, чем кому бы то ни было, известно, как трудно найти преступника. Каждый город и приход осуществляет правосудие через мировых судей и коронеров, которые нередко оказываются продажными и действуют с помощью нескольких констеблей, которые обычно бывают набитыми дураками.
— И которым при расследовании убийства даже не приходит в голову, что нечто подобное могло произойти в соседних районах. Да, мы уже говорили на эту тему с Бараком и Харснетом. А еще о том, что большинство убийц, которых все-таки ловят, оказываются импульсивными и глупыми…
— Этот же, одержимый, словно страстно влюбленный, все планирует — осторожно, скрупулезно, терпеливо. Он вкладывает всего себя в свою страшную работу, и в этом проявляется владеющая им безбрежная ярость.
— А в качестве жертв этот человек избрал отступников от радикального реформаторства.
— Он должен находиться целиком в плену у своих уродливых страстей, ставя их выше всего остального. Ему неизвестно понятие совести, в его мире имеет значение только он сам, а отсюда один шаг до того, чтобы убедить себя в том, что сам Господь назначил тебе выполнить эту миссию, которая тебе так по душе, повелев осуществить добро, богоугодное дело, подробно описанное в Книге Откровения.
Лицо Гая было помертвевшим.
— Одержимость — это страшная, страшная вещь.
— Значит, он все же ненормальный?
— Он не может быть нормальным в нашем с тобой понимании. Но вполне может быть, что его ум позволяет ему казаться нормальным и даже работать. Хотя должны быть определенные признаки отклонений от нормы. Столь серьезное душевное расстройство не может не наложить отпечаток на человека.
Гай тряхнул головой и посмотрел на меня глазами, полными боли.
— Знак пилигрима, — проговорил он.
Я вытащил оловянный знак из кармана.
— При чем тут он?
— Если мы что-то и знаем об этом человеке, так это то, насколько он осторожен. Он нипочем не обронил бы на месте преступления нечто столь редкое и противоречивое, как знак пилигрима из усыпальницы в Вестминстерском аббатстве.
— Барак считает, что, возможно, этот знак потерял вовсе не он. Один из констеблей…
— Вряд ли кто-то из них стал бы носить знак пилигрима.
— По-твоему, если знак оставил убийца, он сделал это намеренно, чтобы сбить нас с толку?
— Или, наоборот, дать нам зацепку. Возможно, это одно из проявлений его безумия. Я слишком долго изучал различные виды одержимости, Мэтью, и это будет преследовать меня до конца дней. Но зато одно я
