ли?
– Нет, «заинтригована» подошло бы больше, – сказал он. – Или «спровоцирована»… Но вы на самом деле вовсе не польщены. И любите его столь сильно, что я ощущаю огонь этой любви, когда нахожусь рядом с вами. Я хочу этого. Хочу, чтобы этот огонь осветил меня. Я не должен был произносить такие слова.
Она ничего не ответила. Если бы она нашла какие-нибудь подходящие слова, могла сказать ему… Но ничего вразумительного в голову не приходило. За исключением того, что она не могла вообразить себя отрезанной от Эша прямо сейчас и что Майкл, скорее всего, чувствует то же самое. Некоторым образом казалось, что Эш необходим Майклу даже в большей степени, чем ей, хотя и Майкл и она на самом деле еще не находили момента поговорить об этом.
Затем двери открылись, и она оказалась в большой гостиной, пол в которой был выложен синими и сливочно-белыми мраморными плитками. С такой же по стилю массивной, но уютной кожаной мебелью, какой был обставлен салон в самолете. Эти стулья были удивительно похожи на самолетные кресла, но мягче, больше, словно предназначались для особого комфорта.
И снова они собрались у большого стола, только на сей раз он был гораздо ниже и уставлен блюдами с не менее чем дюжиной различных сортов сыра, орехами, фруктами и хлебцами, которые можно было есть на протяжении многих часов.
Высокий фужер с холодной водой – вот все, что было необходимо Роуан прямо сейчас.
Майкл, в очках в роговой оправе, одетый в потрепанную просторную твидовую куртку с поясом, сидел, склонившись над свежим номером «Нью-Йорк таймс».
Только когда они оба сели, он оторвался от газеты, аккуратно свернул ее и отложил в сторону.
Она не хотела, чтобы он снял очки. Они вызывали в ней нежность. И вдруг ей пришла в голову и вызвала улыбку мысль, что хорошо было бы иметь рядом обоих мужчин, по разные стороны от нее.
Туманные фантазии о жизни втроем промелькнули в ее голове, но подобная ситуация, конечно же, нереальна, и она не могла представить себе Майкла терпящим такое положение дел.
Правильнее, разумеется, принимать вещи такими, каковы они на самом деле.
«У тебя есть еще один шанс с Майклом, – подумала она. – Ты знаешь, что сможешь сделать так, независимо от того, что он об этом может подумать. Не отбрасывай от себя единственную любовь, которая хоть когда-либо что-то значила для тебя. Будь достаточно взрослой и терпеливой во имя любви, будь готова к любым переменам, будь спокойной в душе, для того чтобы, когда счастье вернется снова – если это вообще возможно, – ты бы об этом знала».
Майкл снял очки. Он сел, удобно положив ногу на ногу.
Эш, комфортно расположившийся на своем стуле, также чувствовал себя раскованно.
«Мы – треугольник, – подумала она, – и лишь я одна сижу с обнаженными коленями, сдвинув ноги на сторону, словно мне есть что скрывать».
Эта мысль заставила ее улыбнуться. Ее отвлек запах кофе. Она осознала, что кофейник и чашка стоят прямо перед ней и до них легко дотянуться.
Но Эш поспешил налить кофе, прежде чем она смогла это сделать, и вручил ей чашку. Он сел справа от нее, ближе, чем сидел в самолете. Они все как будто сплотились. И это снова был равносторонний треугольник.
– Позвольте мне сказать вам, – внезапно заявил Эш. Он снова сложил ладони вместе у подбородка. Снова образовалась крошечная складка над внутренними кончиками бровей, затем она разгладилась, и голос зазвучал немного печальнее: – Для меня это тяжело, очень трудно, но я хочу сделать это.
– Я вас понимаю, – сказал Майкл, – но почему вы хотите открыть нам свою тайну? Поверьте, я умираю от нетерпения услышать вашу историю, но почему она связана с такой болью?
Он замолчал, и Роуан с тяжестью в душе заметила, как напряглись его руки и застыло лицо.
– Потому что хочу, чтобы вы полюбили меня, – кротко произнес Эш.
Роуан оставалась безмолвной и чувствовала себя слегка несчастной.
Но Майкл только улыбнулся своей обычной искренней улыбкой и сказал:
– Расскажите нам все, Эш. Просто… расскажите. Эш рассмеялся. А затем все вновь замолкли, но напряжение и неловкость исчезли.
И Эш начал.
Глава 25
Все Талтосы уже с момента рождения обладают большим объемом знаний: они знают об исторических событиях, знают все легенды, некоторые песни, необходимые для совершения определенных ритуалов, язык матери, языки людей, живущих с ней рядом, основные знания матери и, возможно, ее более тонкие и глубокие знания тоже.
На самом деле эти основные дары скорее похожи на не отмеченные на карте золотоносные жилы, залегающие в горах. Ни один Талтос не знает, сколь многое он может почерпнуть из этой остаточной памяти. С некоторым усилием можно открыть удивительные вещи в своем собственном разуме. Некоторые Талтосы даже могут с легкостью найти путь домой, в Доннелейт, хотя и не могут объяснить, как это им удается. Некоторые стремятся к далекому северному берегу Унста, самого северного острова Британии, чтобы взглянуть на маяк Макл Флагга по другую сторону морского залива Баррафирс в поисках утраченной земли нашего рождения.
Объяснение всего этого лежит в химии мозга. Это, скорее всего, весьма просто, но мы не сможем понять этого, пока не узнаем точно, почему лосось возвращается в реки своего рождения, чтобы именно там метать икру, или почему определенные виды бабочек находят дорогу к одному крошечному местечку в лесу, когда приходит время размножаться.
Мы обладаем великолепным слухом; громкие звуки вызывают у нас боль. Музыка вообще может парализовать нас. Мы должны быть очень, очень бдительны и осторожны с музыкой. Мы мгновенно узнаем других Талтосов по виду и запаху. Мы опознаем ведьм, когда видим их, и присутствие ведьм всегда ошеломляет. Ведьма – это то, чем человек быть не может, и Талтос не должен ими пренебрегать. Но я вернусь к этому позднее, по мере того как буду рассказывать свою историю. Я хочу сказать, однако, что мы
Ваш Лэшер был душой, жившей раньше, да. Мятущейся душой, отказывавшейся принимать смерть и совершившей грубую, трагическую ошибку повторного возвращения в жизнь, за которую поплатились другие.
Ко времени короля Генриха и королевы Анны Талтос превратился просто в легенду Высокогорья. Лэшер не знал, как проверить воспоминания, с которыми он родился. Его мать была простая человеческая женщина, и по размышлении он решил стать человеком, как поступали многие из Талтосов ранее.
Я хочу сказать, что для меня настоящая жизнь началась, когда мы все еще были народом из утраченной страны, а Британия – страной зимы. Мы знали о стране зимы, но никогда не бывали там, так как наш остров тогда еще оставался теплым. Все мои основополагающие воспоминания касались этой страны. Они были наполнены солнечным светом, но не находили применения и постепенно угасали с тех пор под влиянием дальнейших событий, под грузом моей долгой жизни и моих размышлений.
Утраченная земля находилась в северном море, у побережья Унста, и была едва различима, как я уже указывал, в том месте, где Гольфстрим в те времена омывал берега и делал температуру воды вполне благоприятной. Закрытая от мороза земля, на которой мы развивались, на самом деле, как я думаю ныне, вспоминая те времена, была не чем иным, как гигантским кратером огромного вулкана, распространявшегося в ширину на много-много миль, и, кроме того, представляла собой еще и великую плодородную долину, окруженную зловещими, хотя и прекрасными скалами, тропическую долину, испещренную бесчисленными гейзерами с кипящей водой и горячими источниками, вырывавшимися из-под земли, которые сливались в огромные чистые и прекрасные озера. Воздух над ними всегда оставался влажным и теплым. По берегам наших небольших озер росли деревья, папоротники, достигавшие гигантских размеров, и множество фруктов всех видов и цветов: манго, груши, дыни всевозможных
