Талтос

гериатрия: ему никогда не приходилось сталкиваться со всеми этими мамочками-тинейджерами в прозрачных рубашках, с девочками, завлекающими тебя упругими сосками… Вопиющее безобразие – вот что это такое!

– Доктор, я хочу заплатить вам пять сотен долларов за визит, – прошептала Мэри-Джейн прямо ему в ухо, коснувшись его губами цвета баббл-гам, – потому что знаю, каково это – выйти из дому в такой вечер, как этот. А вы еще такой милый, сговорчивый…

– Вот как? И когда же я увижу эти деньги, Мэри-Джейн Мэйфейр? – спросил он только для того, чтобы сорвать на ком-нибудь свое раздражение.

Девочки ее возраста… И как она поступит, если он развернется и попытается выяснить, что находится под этим кружевным платьицем, которым она столь любезно прижимается к нему? Следовало поставить ей в счет стоимость пары новых ботинок, подумал он. Те, что на нем, испорчены безвозвратно. Она могла бы заставить своих богатых родственников в Новом Орлеане заплатить за них.

Это что же получается? Если эта маленькая девочка наверху – одна из тех богатых Мэйфейров, оказавшаяся здесь для…

– Не беспокойтесь ни о чем, – пропела Мэри-Джейн. – Вы же не доставляли поклажу, а только расписались за нее.

– О чем ты говоришь?

– А теперь нам нужно снова вернуться в лодку!

Мэри-Джейн поспешила к нижним ступеням, и доктор покорно захлюпал по жидкой грязи вслед за ней. «Ладно, дом не настолько уж и покосился, – подумал он. – Находясь внутри его, крена и вовсе не замечаешь». «Кликети, кликети, кликети», – послышалось снова. Наверно, можно привыкнуть к накренившемуся дому, но сама мысль о жизни в таком месте, наполовину затонувшем, была совершенно…

Молния озарила вспышкой все вокруг, и, как при свете дня, взгляду снова представились обои, потолки, фрамуги над дверьми и старинный канделябр, с мертвых проводов которого, тянувшихся от розетки в стене, капала вода.

«Вот что это было! Компьютер!»

Он увидел ее в ту долю секунды ослепительной вспышки света – в задней комнате: очень высокую женщину, склонившуюся над клавиатурой; ее пальцы летали, когда она печатала; волосы, рыжие, как у матери, лежавшей наверху в постели, были вдвое длиннее, чем у нее. Женщина что-то напевала, когда работала, словно повторяла вслух то, что сочиняла и печатала.

Темнота снова сгустилась вокруг нее и мерцающего экрана, а лампа с гибкой ножкой образовала пятно желтого света на ее летающих пальцах.

«Кликети, кликети, кликети…»

Потом ударил гром – с таким грохотом, который доктору едва ли доводилось слышать в жизни, гремя каждым кусочком стекла, остававшимся в доме. Руки Мэри-Джейн взметнулись к ушам. Высокое юное существо у компьютера вскрикнуло и подскочило на стуле. Во всем доме погас свет – и все погрузилось в глубокий призрачный сумрак. Трудно было определить, день сейчас или уже вечер.

Высокая красотка пронзительно вскрикивала. Она была выше его ростом!

– Ш-ш-ш-ш, ш-ш-ш-ш, Морриган, прекрати это! – кричала Мэри-Джейн, ринувшись к ней. – Это просто молния вывела из строя электричество! Оно скоро восстановится снова!

– Но оно умерло, оно умерло! – выкрикнула молодая женщина и тут же, обернувшись, взглянула вниз и увидела доктора Джека.

На миг доктору показалось, что его сейчас хватит удар. У нее была материнская голова на девичьей шейке: та же легкая россыпь веснушек, рыжие волосы, белые зубы и зеленые глаза. Боже милосердный, будто кто-то оторвал голову матери и пришлепнул прямо на шею этого создания. И подумать только! Ну и рост! Они не могут быть близнецами, эти двое. В нем самом было росту пять футов десять дюймов, а в этой девушке, длинной, тонкой, как струйка воды, было по меньшей мере на фут больше. На ней не было надето ничего, кроме просторной белой рубашки, такой же, как на матери, а нежные белые ноги казались бесконечными. Должно быть, они были сестрами. Должно быть…

– Тпру! – сказала она, уставившись на доктора сверху, и затем четким шагом пошла по направлению к нему – голыми ногами по голым доскам пола.

– А теперь вернись назад и сядь на место, – сказала Мэри-Джейн, пытаясь остановить ее, – свет включится через миг.

– Вы мужчина, – произнесла эта высокая молодая женщина, а на самом деле – маленькая девочка, не старше своей крошечной матери на кровати или самой Мэри-Джейн. Она стояла прямо перед доктором, хмурясь из-под рыжих бровей; ее зеленые глаза были больше, чем у той малышки наверху, с загнутыми вверх ресницами. – Вы ведь мужчина, не так ли?

– Я же сказала тебе, это доктор, – стараясь держать себя в руках, пояснила Мэри-Джейн. – Он пришел заполнить документы на ребенка. Ладно, доктор Джек, – это Морриган, тетя малышки. Морриган, это доктор Джек. А теперь иди и сядь на место, Морриган! Дай ему заняться своими делами. Пойдемте, доктор.

– Не будь такой напыщенной, Мэри-Джейн, – заявила эта жердина с великолепной широкой улыбкой, потирая длинные, с шелковистой кожей руки. Ее хорошо поставленный голос звучал удивительно похоже на голос крошечной матери там, наверху. – Вы должны простить меня, доктор Джек. Мои манеры пока еще не таковы, какими им надлежит быть. Я все еще немного резковата – возможно, потому, что пытаюсь переварить немного больше информации, чем Бог намеревался когда-либо сообщить кому-либо из моего рода, но у нас оказалось слишком много проблем, которые необходимо решить. Вот, например, теперь у нас есть свидетельство о рождении – не так ли, Мэри-Джейн? Ведь именно это ты старалась прояснить мне, когда я так грубо прервала тебя. Теперь следует выяснить все, что касается крещения. Ведь, если память мне не изменяет, в завещании особо указывается, что ребенок должен быть крещен по католическому обряду. Как мне кажется, судя по документам, к которым я только что получила доступ и лишь наскоро просмотрела, обряд крещения имеет более важное значение, чем официальное свидетельство о рождении.

– О чем вы говорите? – спросил доктор Джек. – И кто», во имя Господа Бога, наградил вас таким голосом? Американская радиокорпорация?

Она прелестно рассмеялась, подобно звону колокольчиков, громко хлопая при этом в ладоши. Рыжие волосы ниспадали мелкими волнами и струились по плечам, когда она трясла головой.

– Доктор, о чем вы говорите? – спросила она. – Сколько вам лет? Вы человек с весьма развитой фигурой. Попробую угадать… Вам, видимо, шестьдесят семь – я права? Разрешите мне посмотреть ваши очки.

Она сняла их с его носа, прежде чем он успел возмутиться, и сквозь них вгляделась ему в лицо. Он был совершенно ошеломлен. Доктору уже исполнилось шестьдесят восемь. Без очков он видел перед собой лишь неясное пятно.

– Надо же! Так вы кажетесь больше! – воскликнула она. И быстро водрузила очки на его переносицу с совершенной точностью, вновь отчетливо появившись перед его взором – с пухлыми маленькими щечками и губами, изогнутыми «бантиком», настолько прелестная, что он едва ли когда видел что-либо подобное. – Да. Они делают все чуточку больше, не так ли, и следует считать это наиболее распространенным изобретением, с которым я, похоже, столкнулась в первые же часы своей жизни. Ведь это очки, я права? Очки, микроволновая печь, серьги-клипсы, телефон, компьютерный монитор. Мне кажется, что позже, когда наступит время для размышлений обо всем, что уже завоевало место в нашей жизни, можно будет различить определенную поэзию в списке тех объектов, с необходимостью которых мы столкнулись в самом начале, особенно если мы правы, что ничто в жизни не появляется чисто случайно, что все объекты мы можем оценить правильно, только рассматривая с различных точек зрения, выбранных случайно. И в конечном счете, когда мы лучше выверим все наши средства наблюдения, то придем к пониманию, что даже изобретения, находящиеся на двух этажах заброшенного и разрушающегося дома, на самом деле собрались вместе, чтобы сформировать представление о его обитателях, гораздо более основательное, чем какой-либо человек мог бы составить на первый взгляд. Что вы думаете об этом?

Теперь настала очередь доктора разразиться смехом. Он даже хлопнул себя по ноге от