истиной.
Там, на Айоне, я принял христианство. Меня крестили, равно как и моих сыновей. За этим крещением должно было последовать другое, но для нас это было уже формальной процедурой. На маленьком острове, свободном от туманов Высокогорья, мы стали христианскими Талтосами.
Я провел немало дней в монастыре. Я прочел все книги, которые там были. Я был очарован рисунками и очень скоро научился их копировать. Конечно, получив официальное разрешение. Я скопировал Псалтирь, потом Евангелие, поражая монахов своей типично талтосской одержимостью. Я часами рисовал яркими красками странных зверей. Иногда я сочинял стихи, но монахи смеялись над ними. Я делал выписки. Я доставлял им удовольствие своими познаниями в латыни и греческом.
Какое сообщество когда-либо было столь похоже на Талтосов? Монахи, словно дети, как мне казалось, отказывались целиком от всей концепции просвещенного взрослого человека, чтобы служить аббату, как своему господину, и таким образом служить самому Богу, распятому Христу, умершему за них.
Это были счастливые, очень счастливые дни.
Постепенно я начал понимать, что именно многие языческие знатные особы ищут и находят в христианстве: всепрощение, избавление от всех грехов. Все мои мучения приобретали смысл в свете мировой скорби и миссии Христа спасти нас от грехопадения. Все бедствия, свидетелем которых мне пришлось стать, принесли неоценимую пользу моей душе и обуздали ее для этого момента. Моя чудовищность, а на самом деле чудовищность всех Талтосов была бы без колебаний принята этой Церковью, ибо она принимает в свое лоно всех, независимо от расы. Это совершенно открытая вера. Мы могли бы подвергнуться ровно так же, как любое человеческое создание, крещению водой и от всей души дать обеты бедности, целомудрия, повиновения.
Строгие правила, которые предписывают даже мирянам соблюдать чистоту помыслов и следовать заповедям Господним, могли бы помочь нам справиться с неукротимым желанием размножаться и неистребимой любовью к танцам и музыке. Впрочем, музыка осталась бы с нами – в пределах ограничений монастырской жизни, конечно. Ведь для меня в этот момент возможность распевать наши величайшие и наиболее жизнерадостные песни в любое время была синонимом христианской жизни!
В конечном счете, если эта Церковь признает нас и примет в свои объятия, все наши прошлые и будущие страдания обретут смысл. Нашей истинной любви к природе позволено будет процветать и далее. Никаких хитростей в дальнейшем не потребуется. Церковь не позволит нам соблюдать старые ритуалы. И те, кого ужасает рождение – как ужасало оно меня самого, прожившего на свете многие годы и ставшего свидетелем гибели массы молодых людей, – смогут посвятить себя служению Богу, сохраняя целомудрие.
Это было превосходно!
В сопровождении небольшой группы монахов я поспешил вернуться в долину Доннелейт и собрал вместе весь свой народ. «Мы должны дать торжественное обещание верности Христу», – сказал я им и объяснил почему, произнося длинные, страстные фразы не слишком быстро, чтобы мои попутчики из числа смертных также могли меня понять. Я страстно рассказывал о мире и гармонии, которые ожидают нас в будущем.
Я также говорил о христианской вере в конец света и уверял, что весь этот кошмар скоро закончится. И затем принялся описывать рай, представлявшийся мне похожим на утраченную землю, за исключением того, что там никто не захотел бы совокупляться и каждый смог бы петь вместе с ангельским хором.
Мы должны теперь признаться в своих грехах и подготовиться к крещению. Я в течение тысяч лет был вождем, и все должны следовать за мной. Мог ли я дать своим людям лучшие указания?
Завершив речь, я отошел в сторону. Монахов переполнили эмоции. То же произошло с сотнями Талтосов, собравшихся в долине вокруг меня.
Сразу же разгорелись горячие дискуссии, в ходе которых мы использовали все, какие знали, формы человеческого искусства красноречия. Мы вели бесконечные дебаты, то и дело обращаясь к притчам или собственным воспоминаниям, имевшим отношение к одному или другому событию. Но смысл всех без исключения высказываний сводился к одному: мы должны принять Христа. Он был Добрым Богом! Он был нашим Богом! Души других были так же открыты Христу, как моя собственная.
Подавляющее большинство сразу же заявило о своей вере. Другие провели весь день, вечер и ночь, рассматривая привезенные мною книги, споря о вещах, которые им довелось слышать. Раздраженным шепотом они говорили, что целомудрие противоречит нашей природе, абсолютно противоположной, и что мы никогда не жили в браке.
Тем временем я вышел к человеческим существам Доннелейтаи стал проповедовать им, склоняя к такому же переходу в христианство. Монахи следовали за мной. Мы созвали все кланы долины.
И на нашей большой площади для собраний, среди камней, сотни объявляли о своем желании прийти к Христу, а некоторые человеческие создания даже признались, что они уже приняли христианство, но держали это в тайне, опасаясь за свою безопасность.
Я был немало потрясен такой новостью, особенно когда узнал, что несколько человеческих семейств были христианами уже на протяжении трех поколений. «Вы удивительно похожи на нас, – подумал я, – но сами об этом не знаете».
Казалось, все были на грани обращения. Основная масса уже просила священников начать крещение и благословения.
Но одна из влиятельных женщин нашего племени, Жанет – это имя было распространенным в то время, – стала громко выступать против меня.
Жанет, так же как и я, родилась в утраченной земле, о чем упоминала теперь совершенно открыто перед человеческими существами. Разумеется, они не поняли, что она имеет в виду. Но мы-то знали. И она напомнила мне, что у нее, как и у меня, нет белых прядей в волосах. Иными словами, мы были мудрыми и молодыми, мы оба – превосходное сочетание.
У меня был один сын от Жанет, и я истинно любил ее. Я провел много ночей за любовными играми с ней в постели, не осмеливаясь на совокупление, конечно, но кормясь из ее круглых маленьких грудей и обмениваясь всеми видами других искусных ласк, приносивших нам исключительное наслаждение.
Я любил Жанет. Но даже предположить не мог, что она будет так яростно защищать свои верования.
Теперь она выступила вперед и начала проклинать новую религию как сплошную ложь и смеяться над ней. Она указала на все слабости в логических заключениях и их последовательности, а вдобавок рассказала множество историй, в которых христиане выглядели хвастунами и идиотами. Содержание Евангелий она объявила невразумительным.
Племя мгновенно раскололось. Споры были настолько жаркими, что я не мог даже определить, сколько было защитников точки зрения Жанет и сколько у нее оказалось противников. Последовали яростные словесные перепалки. И снова у нас начались марафонские дебаты, наблюдая за которыми ни одно человеческое существо не могло не усмотреть наших существенных различий с людьми.
Монахи покинули собрание и направились к нашему священному кругу. Там они освятили землю Христову и молились за нас. Они не смогли в полной мере понять, в чем состоят расхождения, но знали, что мы не похожи на других людей.
Наконец грянул великий раскол. Треть Талтосов категорически отказались принять новую веру и угрожали начать битву с остальными, если мы попытаемся превратить долину в оплот христианства. Некоторые выказывали великий ужас перед христианством и борьбой, какая может разразиться между его сторонниками и противниками. Кому-то оно просто не нравилось, они стремились сохранить наши собственные обряды и не хотели жить в целомудрии и покаянии.
Большинство хотело обращения, и мы не желали покидать наши старые жилища, то есть оставить долину и уйти куда-то в другие места. Мне самому такая возможность представлялась немыслимой. Я был здесь правителем.
И подобно многим языческим королям, я ожидал, что мой народ безропотно последует за мной в мою веру.
Словесные споры постепенно переходили в физические толчки, тычки и угрозы, и через час я увидел, что всему будущему долины угрожают серьезные неприятности.
Но конец света приближался. Христос узнал об этом и сошел, дабы подготовить нас. Враги Христовой
