совершенно очевидно, что Стелла, Анта и Дейрдре умерли, чтобы я смогла жить, а наивные, несбыточные мечты дьявольского призрака Лэшера реализовались в таком перевоплощении, которого он просто никогда не смог бы предвидеть, но которое определило мою судьбу. Я жажду жизни, я жажду занять в ней достойное положение!
– Ладно, – сказала Мона, – но ты должна вести себя тихо. Не смей разговаривать с охранниками и звонить кому-либо по телефону!
– Да уж, стоит посмотреть, как ты вцепляешься в трубку, когда раздается звонок, – согласно кивнула Мэри-Джейн. – И готова болтать с кем угодно, даже если звонит какой-то псих.
Морриган пожала плечами.
– Вы до сих пор не можете осознать, что каждый день приносит мне гигантское количество открытий. Я уже не та девочка, какой была два дня назад!
Внезапно она вздрогнула и тихо застонала.
– Что случилось? Тебе плохо? – спросила Мона.
– Воспоминания… Они вдруг всплывают… Мама, включи, пожалуйста, магнитофон. Понимаешь, происходит что-то очень странное: они внезапно ослабевают, а некоторые остаются, словно исходят от великого множества людей – таких же, как я. Ты понимаешь? Я вижу Эшлера глазами множества людей… Долина совсем такая же, какой она описана в документах Таламаски, я знаю это. Доннелейт. Я слышу, как произносит это слово Эшлер.
– Говори громче, – попросила Мэри-Джейн, – чтобы я тоже могла слышать.
– Снова воспоминания об этих камнях. Мы живем еще не в долине, мы где-то возле реки, и люди волокут камни, передвигают их, используя бревна в качестве катков. Говорю вам, нет ничего случайного в этом мире, природа сама достаточно разнообразна и неуправляема, так что все происходит почти неизбежно. На первый взгляд это может показаться совершенно бессмысленным, но я хочу сказать следующее: после хаоса и страданий, после сопротивления и открытого неповиновения ведьм наступит момент, когда семья должна превратиться в общую семью человеческих созданий и Талтосов. Меня охватывают чрезвычайно странные чувства. Я должна поехать туда, повидать это место. И опять долина. Круг меньше, но он тоже наш. Эшлер освятил оба круга, и звезды сейчас расположились в небесном пространстве соответственно зимнему периоду. Эшлер хочет, чтобы мы укрылись в лесной чаще, чтобы лес защитил нас от враждебного мира. Я устала. Мне хочется заснуть.
– Только не бросай руль, – сказала Мэри-Джейн, – опиши нам этого человека, Эшлера, еще раз. Всегда ли он выглядит одинаково? Я хочу сказать, в обоих кругах и оба раза?
– Мне кажется, сейчас я заплачу. Я продолжаю слышать музыку. Мы должны будем танцевать, когда приедем туда.
– Куда?
– На Первую улицу… Куда угодно. В долину… На равнину… Мы должны танцевать внутри круга. Я вам покажу, как надо. Я буду петь песни. Вы знаете? Что-то ужасное случилось с моим народом, и не однажды. Смерть и страдания стали обычными явлениями. Только самые искусные избежали этого. Самые мудрые поняли, что такое человеческое создание на самом деле. Остальные пребывают в ослеплении.
– Только у него одного есть имя?
– Нет, просто он был единственным, чье имя знали все, буквально все. Подобно магниту, он вызывал эмоции у каждого. Я не хочу, чтобы…
– Не принимай все это так близко к сердцу, – сказала Мона. – Когда мы туда приедем, ты сможешь описать заново то, что видела, а сейчас успокойся, не волнуйся. До их прибытия еще целых два дня.
– И какой я стану к тому времени?
– Я знаю, кто ты есть, – ответила Мона, – я знаю, какой ты была, когда находилась во мне. Ты – это я и Майкл. И нечто еще – могущественное и невиданное. А кроме того, в тебе есть частичка каждой из ведьм.
– Говори, милая, – сказала Мэри-Джейн. – Расскажи нам о нем и обо всех, кто делает маленьких куколок из мела. Мне хочется послушать, как они хоронят куколок у подножия камней. Ты помнишь, что ты рассказывала?
– Думаю, что помню. Эти куклы были с грудями и пенисами.
– Вот как? Об этом ты прежде не упоминала.
– Эти куклы были священными. Но для этого должна быть причина… Нужно избавиться от боли… Я хотела бы уничтожить эти воспоминания, но не прежде, чем усвою из них все ценное. Мэри-Джейн, будь так любезна, душечка, возьми, пожалуйста, салфетку и вытри мне глаза, ладно? Обрати внимание, я говорю это для записи. Это поток сознания. Мы взяли длинный камень на равнину. Все собираются танцевать и петь вокруг него довольно долго – до того как построим из бревен подпорки, с помощью которых заставим его стоять. Каждый вырежет своих куколок. Все куколки очень похожи, и каждая чем-то напоминает того, кто ее сделал, и всех остальных. Я засыпаю. И хочу есть. Я хочу танцевать. Эшлер призывает всех к вниманию.
– Еще каких-то пятнадцать минут – и мы проедем через задние ворота, – сказала Мэри-Джейн, – только следи, чтобы твои слезливые гляделки не закрылись.
– Не говори ни слова охране, – напомнила Мона. – Я сама с ними управлюсь. Что еще ты помнишь? Они несут камень на равнину. Как называется эта равнина? Скажи ее название на их языке.
– Эшлер называл ее «плоская земля», или «безопасная земля», или просто «пастбище». Чтобы правильно произнести название, я должна говорить очень-очень быстро. Вам это покажется похожим на свист. Но все знают эти камни. Буквально каждый знает о них. Мой отец тоже видел их. Боже, вы полагаете, что где-нибудь в мире существует еще одна, другая я? Не думаете ли вы, что такое может быть? Другая я, не считая тех, похороненных под деревом? Не может быть, что я единственная, кому удалось выжить!
– Успокойся, милая, – сказала Мэри-Джейн, – у нас еще уйма времени, чтобы это выяснить.
– Мы – твоя семья, – добавила Мона. – Помни это. Кем бы еще ты ни была, все равно ты – Морриган Мэйфейр, которой предназначено стать наследницей. У нас есть свидетельство о рождении, свидетельство о крещении и пятнадцать фотографий, сделанных «Поляроидом», с этикетками, написанными моей рукой, на обратной стороне каждой из них.
– Так или иначе, но этого недостаточно, – возразила Морриган, которая теперь плакала, надув губы словно ребенок, мигая из-за слез на ресницах. – Все эти свидетельства безнадежно притянуты и с точки зрения закона не имеют никакой силы.
Машина двигалась по своей полосе дороги, но, едва они въехали в Метэри, движение стало плотнее.
– Возможно, потребуется видео, – продолжала рассуждать Морриган. – Как ты думаешь, мама? Но в конце концов все оказывается недостаточным, не так ли, кроме любви? Почему мы вообще говорим о законности?
– Потому что это важно.
– Но, мама, если они не любят…
– Морриган, мы сделаем видеозапись на Первой улице, как только туда приедем. И тебя будут любить, запомни мои слова. Я добьюсь этого. На этот раз я не сделаю ни единой ошибки.
– Что позволяет тебе надеяться на это, если учесть все твои сомнения и страхи и желание спрятаться от пытливых взоров?
– Я люблю тебя – вот почему так считаю.
Слезы хлынули из глаз Морриган, словно ливень. Мона с трудом сдержалась, чтобы не зарыдать.
– Им не потребуется оружие, если они не полюбят меня, – сказала Морриган.
Какая невыносимая боль для ребенка!
– К черту! Пусть только попробуют! – Мона пыталась говорить как можно спокойнее, вполне владея собой, очень нежно. – Нашей любви вполне достаточно, и ты знаешь это! Если ты должна будешь забыть о них, значит, ты их забудешь. И не смей говорить, что это не так, что нашей любви тебе мало. Ты слышишь?
Она взглянула на грациозную газель, со слезами на глазах сидящую за рулем и медленно проходящую каждый поворот пути. «Это моя дочь. У меня всегда были чудовищные амбиции, чудовищный интеллект,
