вам неизвестны о Тессе, вещи, которые вы просто не можете понять!
– Не выслуживайся перед ними, ты, идиот! – огрызнулся Томми. – Ты думаешь, что мой отец не станет задавать вопросы? Я не проклятый сирота! У меня громадная семья. Как ты думаешь?..
Сильная рука обхватила Марклина за талию. Другая сомкнулась у него на шее. Двери открывались внутрь. Краешком глаза он увидел сопротивляющегося Томми с согнутыми коленями и пинающую его ногу человека, стоящего позади.
Порыв ледяного ветра ворвался сквозь раскрытые двери. Чернота.
«Я не вытерплю, если меня замкнут в темноте. Я не смогу!»
И наконец он закричал. Он не мог сдерживаться дольше. Ужасающий крик вырвался из его груди прежде, чем его толкнули вперед, прежде, чем он почувствовал, что перелетел через порог, прежде, чем осознал, что погружается все глубже и глубже во тьму, в небытие, что Томми падает рядом с ним, проклиная орден, угрожая всем его членам… Или это ему только казалось? Узнать это было совершенно невозможно. Его собственный крик раздавался слишком громко, отражаясь эхом от каменных стен.
Он ударился о землю. Темнота окружала его и была у него внутри. Затем пробудилась боль, пронзившая все конечности. Он лежал среди твердых зазубренных предметов, очень острых. Господь Всемогущий! И когда он сел прямо, его руки оперлись о предметы, которые крошились и разламывались, издавая отупляющий запах пепла.
Краем глаза он посмотрел на единственную стрелу света, упавшую на него, и, взглянув вверх, с ужасом понял, что свет исходит из двери, сквозь которую он упал, струится над головами, плечами и телами, заполнившими проем и образовавшими единый черный силуэт.
– Нет, вы не смеете делать это! – вскрикнул он, продвигаясь вперед во тьме, и затем инстинктивно встал на ноги.
Он не мог разглядеть их затемненные лица, не мог различить даже формы их голов. Он упал на много футов в глубину, но на сколько именно, не имел представления.
– Прекратите сейчас же! Вы не имеете права держать нас здесь, не можете загонять нас в эту яму! – ревел он, вздымая к ним руки, умоляя их. Но фигуры отступали от освещенной полосы, и он с ужасом услышал знакомый звук. Это визжали пружины, когда двери закрывались.
– Томми, Томми, где ты? – в отчаянии кричал он.
Эхо напугало его. Оно было заперто внутри. От него было никуда не уйти. Он пробрался вперед, нащупал пол, коснулся чего-то мягкого, сломанного, крошащегося и внезапно почувствовал что-то мокрое и теплое!
– Томми, – закричал он с облегчением. Он нащупал губы Томми, его нос, его глаза. – Томми!
Затем, за какую-то долю секунды, длившуюся, возможно, дольше, чем вся его жизнь, он понял все. Томми был мертв. Он умер при падении. И их не заботило, что такое может случиться. И они никогда не придут за Марклином обратно. Никогда. Если бы существовал закон с его положениями и санкциями, была бы возможность, что их не посмеют сбросить с такой высоты. А теперь Томми был мертв. Он остался один в этом месте, в темноте, рядом со своим мертвым другом, в незнакомом помещении, пол которого был усеян мертвыми костями.
– Нет, вы не можете так поступить со мной! – Его голос вновь перерастал в крик. – Выпустите меня отсюда! Выпустите меня! – Снова вернулось эхо, словно эти крики были лентами, вздымавшимися и падающими на него обратно. – Выпустите меня! Выпустите меня отсюда! – Его крики переставали звучать как слова. Его крики становились тише и все более наполнялись болью. И их кошмарный звук приносил ему странное успокоение. И он знал, что это будет последнее и единственное утешение, которое он получит.
Наконец он улегся спокойно. Рядом с Томми. Сомкнув пальцы вокруг его руки. Возможно, Томми не умер. Томми может еще проснуться, и они исследуют это место вдвоем. Возможно, именно это и предстояло им сделать. Здесь должен быть выход наверх, и эти другие предполагали, что он найдет его, они предполагали, что он пройдет через долину смерти и найдет его. Конечно, они не намеревались убить его, они, его братья и сестры по ордену.
Не Элвера, дорогая Элвера, и Харберсон, и Энцо, и его старый учитель Клермонт. Нет! Они были не способны на такие поступки!
Наконец он повернулся и встал на колени. Но когда попытался подняться на ноги, левое колено подвернулось и все тело обожгла вспышка боли.
– Ладно! Я могу ползти, черт подери! – прошептал он. – Я могу ползти!
И действительно, пополз, отпихивая в стороны все препятствия, сквозь дебри раскрошенных камней или костей. Что бы то ни было, не думать об этом. Не думать также о крысах. Вообще не думать!
Его голова внезапно ударилась о стену. Во всяком случае, ему показалось, что это стена.
Через шестьдесят секунд он уже полз вдоль стены, а потом вдоль другой, и еще вдоль другой, и, наконец, вдоль еще одной. Комната была не более шахты – чрезвычайно мала.
«Ох, ладно, не надо беспокоиться о выходе, пока не почувствуешь себя лучше. Тогда я смогу встать и увидеть какое-нибудь другое отверстие, что-нибудь вроде перехода или, возможно, окно. Все же сюда поступает свежий воздух».
Надо только немного отдохнуть, подумал он, снова прислоняясь к Томми и прижимаясь лбом к его руке, – отдохнуть и подумать, что делать дальше. Абсолютно нельзя допускать и мысли о том, что можно умереть подобной смертью, таким молодым, вот так, в этой темнице, брошенным сюда стаей порочных священников и монахинь… Нет, это невозможно… Да, отдых. Не надо ставить перед собой всю задачу сразу и искать решение. Отдых…
Он отключился. Как глупо, что Томми совершенно прервал отношения со своей мачехой, сказав ей, что не хочет иметь с ней никаких контактов в будущем. Ну конечно же, это могло продолжаться почти шесть месяцев или даже год. Нет, банк будет следить за ними. Банк Томми, его банк, когда он не выпишет ежеквартальный чек… А когда это будет? Нет, это не может стать их окончательным решением – похоронить людей заживо в этом кошмарном месте!
Его разбудил какой-то странный шум.
Шум повторился снова, потом еще раз… Он знал, что шум был настоящий, но не мог идентифицировать его. Проклятье, в этой глубокой тьме он не мог определить даже направление. Он должен прислушаться. Надо попытаться мысленно нарисовать звуки. И он это сделал.
Кирпичи укладывали по порядку, и известковый раствор стягивал их толстым слоем. Кирпичи и известковый раствор, там, у самого верха.
– Но ведь это абсурд, совершенный абсурд. Это средневековое наказание, абсолютно возмутительное! Томми, проснись, Томми!
Он был готов закричать снова, но это было слишком унизительно: эти подонки могут услышать его, услышать, как он рычит, поняв, что они закладывают кирпичами свою проклятую дверь.
Он тихо плакал, прислонившись к руке Томми. Нет, то было временное наказание, чтобы они почувствовали себя несчастными, раскаявшимися, прежде чем передать их властям. Они не собирались бросать их здесь, оставлять на верную гибель! Это было некоего вида ритуальное наказание, предназначенное лишь для того, чтобы напугать их. Разумеется, ужасная его часть заключалась в том, что Томми умер! Но все же он был бы рад сказать, что это был всего лишь несчастный случай. Когда они появятся снова, он должен продемонстрировать полную готовность к сотрудничеству. Все должно быть нацелено на то, чтобы выбраться отсюда!
«Я не могу умереть подобным образом, это немыслимо, что я должен погибнуть, как Томми. Поплатиться всей своей жизнью, оставить все мечты только за то, чтобы удостоиться великой чести – мельком взглянуть на Стюарта и на Тессу…»
Где-то в глубине разума он сознавал, что допустил ужасные ошибки в своих логических построениях, но продолжал конструировать свое будущее: их приход, их оправдание, что они намеревались только слегка напугать его и что смерть Томми – это несчастный случай, они не представляли себе, что падение может оказаться столь опасным, сколь глупо это было с их стороны быть столь убийственно мстительными. Он должен быть наготове, оставаться спокойным; возможно, следует немного поспать, прислушиваясь к звукам укладываемого кирпича и известкового раствора. Но эти звуки прекратились. Дверь, возможно, заложили окончательно, но это не имело значения. Должно быть, существуют другие способы проникнуть в эту
