– Это для тебя он слабый. Ты такие материалы бракуешь каждый день. Но сначала-то ты их читаешь! И эта тема для тебя, конечно, уже пройденный этап. А подписчики ахнут! Они-то еще не в курсе…
– Сомневаюсь, что они ахнут, – желчно сказал Гаршин. – Скорее охнут. А в конце месяца подписка ухнет. А главный, между прочим, вчера именно этот вопрос поднял. И тоже ухнул – этим вопросом по моей голове. Было очень больно.
– За что? – удивилась Таня. – Хвалил ведь две последние полосы.
– Вот то-то что хвалил. А теперь посмотрел наш план и говорит, что перехвалил. Везде, говорит, одно и то же – страшилки для пугливых дамочек. Хочу, говорит, чтобы меня удивили. А если удивлять не можете, тогда непонятно, зачем вообще газете «аномальная» полоса, задача которой – удивлять и наводить на размышления…
Таня сникла. Она пыталась найти тему, которая могла бы всерьез удивить главного редактора.
– Его-то, чайника, удивить можно, – сказал пренебрежительно Гаршин, глядя на Таню сверху вниз и наблюдая, как у нее идет мыслительный процесс. – Вот ты подумай, как меня удивить. Это и будет тот уровень, на который следовало бы вывести и твою полосу, и вообще все, что выдает наш дохлый отдел.
Таня затравленно посмотрела на Гаршина. Чем можно удивить этого прожженного журналюгу, тощего и некрасивого циника пятидесяти лет от роду, она точно не знала.
Гаршин рассматривал Таню, в который раз удивляясь, почему она внушает ему такие странные, почти отцовские чувства. Таня была барышня яркая, но на гаршинский вкус слишком крупная. Шатенка, волосы уложены в пышную гриву, вон хвост какой… умные зеленые глазищи, вообще очень привлекательное лицо. И фигура что надо, но рост, как у манекенщицы. Таких Гаршин опасался, себе в этом не отдавая отчета. И жена у него была крохотная. А сын пошел в отца – длинный, тощий и нескладный, уже в шестнадцать обгоняющий папу в росте. Гаршин прижимал конверт и думал сразу обо всех – о жене, сыне, Тане… Сейчас он откроет конверт и выпустит из него свору разъяренных псов.
Кем-то нужно пожертвовать. Конечно, Гаршин Татьяну любит, он фактически научил ее писать, он привык к ней и именно ей передал бы свое кресло в случае возможного повышения. Конверт жег руку, и Гаршин ее убрал. Кого-то нужно отдать. Пусть это будет она, а не он. У него семья. Еще у него язва. От этой проклятой работы, от этой бестолковой жизни. А у нее? Да ничего серьезного. Какой-нибудь богатенький мальчик, который гордится тем, какая у него красивая игрушка. Ну, родители… При мысли о родителях Гаршин поежился. «Стоп! С какой стати я решил, что это так опасно? Она бывала уже в опасных местах, и все обходилось. А здесь материал фактически заказной. Все! Они хотели женщину – они ее получат. А что они с ней будут делать, это от нее зависит. Не маленькая». Он вдохнул побольше воздуха и представил себе, как разбегается и запросто прошибает лбом воображаемую стену.
Таня, оправившись от причиненного ей Гаршиным расстройства, ждала указаний. Отразившееся в глазах начальства смятение чувств она правильно увязала с содержимым конверта и теперь старалась прожечь взглядом плотный картон. В конверте явно бомба. Судя по размеру – фотографии. Давай, начальник, показывай. Ты-то знаешь, как удивлять. Ты еще при большевиках снежного человека ловил – и тебе ведь разрешали… А раз не поймал – значит, и не было его. Такая вот сложная социальная функция у «аномального» репортера – зацепиться за бредовую идею и доказать народу одно из двух: да или нет. А то, что в обоих случаях тебе не верят… издержка профессии.
– Так! – выдохнул Гаршин. – Нам поставлена задача удивлять и наводить на размышления. Я предлагаю эту установку выполнить, а лучше всего – перевыполнить. На сто процентов. Даже приказываю! – Тут Гаршин внезапно сбавил набранные было обороты и кисло заключил: – Будем пугать. И наводить ужас…
– Не впервой, – утешила Таня. – Погоди, начальник, а почему это тет-а-тет?
– Потому что касается только нас с тобой. Считай это признанием твоего профессионализма. Здесь нужно будет сработать четко, оперативно и с холодной головой. Беллетристы вроде господина Кузьмина не справятся. И более того – пока не сдашь материал и не получишь мое «добро», никому ни слова. Ясно?
– Нет, – сказала Таня. Порядком обескураженно сказала.
– Поясняю. Срок – неделя, объем – сколько можешь. Возможно – полоса. А тема – вот…
Гаршин открыл конверт и передал Тане несколько фотографий. Таня машинально пересчитала их – пять. Картинка была неясная, вся в мелкой «крупе», снимали ночью, на плохо освещенной улице, возможно – с большого удаления, «телевиком». И была эта картинка на всех листах одна и та же, только в развитии, в движении, ее «отстреляли» профессиональной камерой с автоматической протяжкой ленты. Между кадрами было, наверное, по полсекунды – значит, всего на фотографиях поместилось не больше трех секунд действия. И действие это поглотило Таню с головой.
С одной стороны, на первой фотографии не было ничего сверхъестественного. Корма большой машины, явно джипа. Трое мужчин в зимней одежде, похожей на армейскую, – пухлые куртки с широкими воротниками из искусственного меха. И глядящая прямо в объектив здоровенная лохматая псина.
В то же время снимок кишел загадками. Там, где у нормального джипа имеется заднее колесо, у этого было два! Куртки мужчин, похожие на зимние танковые комбинезоны, обтягивала сложной конструкции портупея, вся увешанная плохо различимыми приспособлениями. В то же время головные уборы у всех были разные: у одного что-то вроде шлемофона, у другого – просто ушанка, у третьего – вязаная шапочка с легкомысленным помпоном. Тот, что в шлемофоне, держал в руке длинный плоский футляр – почти как от электрогитары. И собака… На первый взгляд ничего особенного. Таня легко поняла, что это за зверь. Но ростом этот зверь был побольше метра!
Следующая картинка. Собаки нет – только в нижнем обрезе торчит пышный, загнутый кверху хвост. Видимо, собака движется к оператору. Что ж, соболезную. Мужчины стоят на месте. Тот, что в шапке, указывает рукой в объектив. Все-таки отчаянные ребята фотограферы. Я бы са-амым краешком глаза посмотрела на такую компанию – и ножками, ножками…
Еще снимок. Почти без изменений. Хвоста уже не видно, мужчина в шлемофоне, кажется, раскрывает свой футляр.
Еще два снимка. Две фазы одного движения. Двое быстро смещаются вперед, а третий разворачивается к объективу, сжимая в руках диковинную штуку. Даже по тому, как он ее держит, ясно, что это оружие. Длинный прямоугольный ствол, какие-то рукоятки, вот выступ наподобие магазина, кажется, есть приклад. Таня сменила фотографию, и ей открылся первый снимок – оказывается, она уже пролистала всю пачку.
– Ну, как? – спросил Гаршин, пристально наблюдавший за Таниной реакцией.
