метра, вошла твари в глаз по самую рукоять и опрокинула ее на спину. Нелюдь шмякнулась об пол с таким грохотом, будто уронили сейф в полтонны весом.
– Не скучай, папаша! – весело крикнул Рэмбо оцепеневшему хозяину кабинета. – Я скоро вернусь! – и бросился в окно.
Стекло лопнуло вдоль, и Рэмбо с радостным воплем «Х-ха-а!» вылетел на свободу. Но стекло было таким массивным, что от удара Рэмбо развернуло спиной вниз. Он попытался выправить положение, чтобы приземлиться на ноги, и в последнюю долю секунды понял, что не успевает. Прямо под окном медленно заезжал на парковку джип, съедая ту малую толику высоты, которая могла бы Рэмбо спасти. Пролетев несколько метров, охотник буквально сел на край металлической крыши машины, в жестком ее месте, над центральной стойкой. Это был смертельный удар, и, опрокидываясь на спину, Рэмбо уже не увидел, как сверху, попадая ему точно поперек горла, медленно-медленно падает большой осколок толстого бронированного стекла.
На стоянке Мастера встретило радостное завывание Кармы. Собака так обрадовалась, что попыталась вылезти хозяину навстречу через открытое на треть окно. Когда Мастер уселся и захлопнул дверь, псина тут же полезла целоваться и не успокоилась, пока не вылизала ему лицо до стерильной чистоты. Мастер, смеясь, обнимал зверюгу за мощную шею, почесывая ей за ушами, а сам невольно прислушивался. Сегодня почти неуловимая истерическая нотка сопровождала каждое его слово, каждое движение, а теперь прорывалась и в смехе.
– Кажется, сегодня я все-таки сорвусь, – объяснил Мастер Карме. – А ты как думаешь? Может, обойдется, а?
Псина, нализавшись всласть, уселась на заднем сиденье, тяжело дыша после бурных приветственных ласк. Она была счастлива.
– Погулять не хочешь? – спросил Мастер, кивая на сугробы за окном. Собака не отреагировала. Она прекрасно отличала утвердительную интонацию от вопросительной и, услышав вопрос, сама решала, чего ей хочется. Такое вполне человеческое поведение Кармы частенько приводило непосвященных в благоговейный трепет. Мастера удивление людей забавляло. Он-то знал, что собака запросто различает высоту звучания в 1/8 тона. Если такие способности помножить на характерную для кавказки самостоятельность, появится возможность полноценного общения с собакой. Действительно как с человеком. Вот только нужно еще добиться того, чтобы псина, услышав приказ, не делала вид, что принимает его за вопрос. Пресловутая инициативность и независимость кавказов чересчур легко вырождается у них в привычку всех и вся посылать на хрен.
– Как хочешь, – сказал Мастер, доставая из бардачка пачку сигарет, распечатывая ее и невоспитанно выбрасывая обертку в окно. Ехать в Школу не хотелось. Все и так шло нормально, «Вторая» приняла дежурство и ждала сводку из Штаба. Можно было вернуться домой, но там совсем недавно была Таня. Девушка с безумным взглядом и резкими движениями, мучительно пытающаяся оставаться нормальной, обычной, привычной… Ставшая такой утром, но уже не нужная, потому что мазохистский эксперимент завершился. В руках у Мастера были две мертвые кляксы, на руках – насмерть перепуганная женщина с амнезией, а в голове – полный сумбур. Да, он мог не вмешиваться и просто отдать Таню Доктору, пока она еще была зомби. Но Мастер нес за нее ответственность, истоки которой сам не мог понять. Во всяком случае, он не позволил бы, чтобы в Таню стреляли. А такой исход захвата был вполне реален. И Мастер сделал все лично, потеряв при этом безвозвратно какую-то частицу себя. Сейчас он особенно глубоко понимал слова Тима о том, что, когда история завершится, он уже не будет прежним человеком. Давно просчитанная умом метаморфоза началась внезапно, и, чем глубже Мастер погружался в нее, тем острее чувствовал, что сил ему не хватает.
«Все-таки нужно ехать в Школу. Запереться в кабинете, выпить двести граммов снотворного, рухнуть на диван и спать до вечера. Потом выйти на расчистку и там расстрелять всю накопившуюся ненависть по тварям. Рядом будут свои – Хунта, Бенни, Зигмунд, – и все утрясется».
Мастер положил сигареты в карман, обхватил рулевую колонку руками и прижался лбом к баранке. Под капотом уютно гудел отопитель, сзади ровно и глубоко дышала Карма. И этот долгожданный покой оборвали разом два сигнала бедствия – трепыхание пейджера и зуммер радиотелефона.
Мастер достал пейджер и обмер. Именно сейчас он такого сигнала не ждал. Не хотел. Он вытащил из гнезда трубку:
– Я Первый.
– Дуй сюда! – заорала трубка голосом Хунты. – Псы на Саймона наехали! Четкая реакция на тварь, по полной форме!
– Ё-моё, – сказал Мастер тихонько. – Есть расход?
– Только Хасан. Его затея, он начал. А остальных мы оттащили.
– Где он сейчас? – У Мастера постепенно садился голос.
– В зоне выгула. Отжимаем во двор потихоньку. Давай скорее! Того и гляди, ребята не выдержат, тебя не дождутся!
– Делай все, как договорились. Загони его во двор, прижми к стене. Постарайся, чтобы сценарий был соблюден до мелочей. Я подъеду через пятнадцать минут.
– Fuck you! Почему так долго?!
– Мне нужно подготовиться… – прохрипел Мастер. Его что-то душило, сжимая горло. Свободной рукой он оттянул воротник свитера, но легче не стало.
– Fuck you twice! – рявкнул Хунта.
– Жди меня, – выдавил Мастер и уронил трубку в гнездо. Потом он до боли в челюстях впился зубами в мягкий пластик руля. И заплакал – неумело, давясь и задыхаясь, содрогаясь всем телом. Сзади хрипела Карма, пропихиваясь в щель между передними сиденьями. Наконец ей это удалось. Собака тяжело рухнула плечом на центральную консоль, своротив пепельницу и телефон, подтянула задние ноги, уселась справа от Мастера и попыталась носом поддеть судорожно вцепившуюся в висок руку, чтобы заглянуть хозяину в глаза.
Слезы текли ручьем. Мастер не плакал уже больше пятнадцати лет. В последний раз его, нервного и впечатлительного юношу, довел до слез отец. Он тогда спьяну потерял свой любимый газовый пистолет и не придумал лучшего, чем обвинить сына в краже. Потом оказалось, что пистолет спрятала от греха подальше мама. И родителям даже в голову не пришло извиниться перед сыном. Он был потрясен. Ему и раньше приходилось сталкиваться с несправедливыми обвинениями, и никто не просил у него прощения. Но к
