Убийства в монастыре, или Таинственные хроники

душу и отрубят члены. Мы ведь знаем, как они любят играть глазами в бабки.

Она обращала так же мало внимания на его страхи, как он на ее.

— Избавьте меня от своих предрассудков! — пронзительно вскричала она. — Меня гонят не демоны, а злые родственники.

Взгляд Арнульфа, прежде направленный вверх, откуда на несчастных, маленьких людей извергался небесный гнев, яростно остановился на ней — и от ее вида ему стало не менее жутко.

— Ты себя видела, девочка? Ты... грязная!

В его последних словах был слышен упрек. Кто бы ни заходил в его дом, он был нежелателен, если приносил с собой грязь, ведь и предположить нельзя было, сколько злостных болезней могло таиться в этой грязи.

— Не бойтесь, я не принесу в дом болезней! — София поспешила справиться с его страхами. — Я — та, которая защитит вас от них до конца вашей жизни. Позвольте мне только остаться у вас и защитите меня!

— Что ты говоришь? Твоя тетка позволяет тебе приходить сюда, но если твои кузены от ее имени требуют вернуться домой, ты должна пойти с ними! Меня все знают как добропорядочного человека. Ты разве не слышишь, как громыхает на небесах?

Арнульф сжался, от чего она пришла в крайнее нетерпение. Его страх по сравнению с ее казался ей ничтожным. София топнула ногой, вместо того чтобы поддержать своего спасителя.

— Добропорядочность не много значила для вас, когда вы совали мне в лицо свой зад. Арнульф, вы должны освободить меня от этой семьи! Вы же видите, я не могу к ним вернуться! Возьмите меня в жены, и я буду заботиться о вашем теле так, как вам хочется!

План, который уже несколько недель назад стал созревать в ее голове, вдруг сорвался с губ. Ей казалось, что ее преследуют не только кузены, но и прошлое, тупые месяцы в доме тетки и годы в монастыре, омраченные толстым телом Гризельдис, победоносным лицом Мехтгильды и зловонием обожженных тел.

Она не хотела, чтобы прошлое поглотило ее. Она больше не хотела мириться ни со всем происходящим, ни с бессилием перед лицом судьбы, ни с чувством вины, вызванным им.

— Да, возьмите меня в жены! — кричала она в панике и одновременно требовательно. — Разве не я сделала вашу жизнь сносной в последние месяцы?

Арнульф нахмурил лоб, не зная, что для него было самым невыносимым в этой ситуации, — то, что с Софии капала грязная вода, что ее голос был похож на голос базарной бабы или что она озвучила требование, о котором он еще никогда не думал.

Он отступил назад, она последовала за ним. Теперь из-за двери доносились не только нетерпеливые удары, но и разгневанные голоса. Сначала они выкрикивали ее имя, потом имя купца, требуя, чтобы он открыл дверь и отдал им непослушную девчонку.

— Не пускай их! — сердито прошипела она, заметив его колебание.

— Девочка! Что ты выдумала! Не могу же я...

— Я не хочу больше жить в том мире, где мне не позволяют писать. Не думай, что я сую нос в твои книги только из женского любопытства!

— Девочка, я прошу тебя, если у твоих братьев есть повод, то я не имею права...

София дрожала от холода.

— У меня есть дар, которого больше нет ни у кого в мире! — она решила пустить в ход последнее средство. — Все, что я когда-либо прочла в этом доме, навсегда останется в моей памяти, как числа вашей торговли, так и все слова иностранных языков! Я могу помочь вам еще лучше распоряжаться вашим богатством. Я могу записать все истории вашей жизни. Я могу узнать все о болезнях и их лечении и испытать методы на вашем организме. И если вам все это нужно, то подойдите же, наконец, к двери, прогоните к черту этих дураков и назовите меня своей женой!

1245 год Женский монастырь, город Корбейль

— Да, я презирала Софию! Я всегда считала ее самой злой женщиной на свете!

Сестра Кларисса, в миру Катерина, редко выступала, а если и говорила что-то, то дерзко и недружелюбно. Она не состязалась с настоятельницей во власти и влиянии, но наслаждалась возможностью доказать, что вполне могла бы сделать это, стоило ей захотеть. И сегодня, поскольку все собрались в рефектории, чтобы обсудить страшную находку, ей этого хотелось очень сильно.

Роэзия, втайне желая забыть о Катерине, неохотно повернула голову в ту сторону, откуда доносился сварливый и насмешливый голос.

Катерина была дочерью Софии. Стоило ей первой сообщить о том, что ее мать была задушена, а не обманывать, как остальных.

Конечно, все знали, что Катерина никогда не любила свою мать. Хотя Роэзия пришла в монастырь намного позже обеих, ей часто доводилось слышать о ненависти, которую дочь испытывала к матери, и досаде, с которой та принимала сетования дочери. В последние годы перед исчезновением Софии раздор поутих — возможно, из-за обоюдного примирения, возможно (что казалось Роэзии более вероятным), потому, что женщинам надоело тратить силы попусту. Одной они были нужны для работы над хроникой, а другой — для еды. Катерина ела очень охотно, и тем, что, несмотря на свой аппетит, оставалась худой, была обязана исключительно худощавому сложению Софии. Только ее обвисший подбородок был похож на жирный воротник.

Теперь надутая, розовая кожа поднималась и опускалась от возбужденного дыхания.

«Бог мой, — подумала Рвэзия, — нужно было заставить ее молчать. А теперь ее откровения приведут к пересудам!»

Прежде чем она успела возразить, Катерина, как она и боялась, продолжила:

— Инея одна презирала ее! — торжествующе крикнула она. — В нашем доме Господа найдется немало душ, ненавидевших Софию. Поэтому меня не удивляет, что одна из них заперла старуху в чулане и задушила ее. И это еще была хорошая смерть для такой, как она, со мной многие согласятся. За свои поступки она заслужила куда более жестокое наказание.

Катерина безрадостно рассмеялась. Молодые сестры стали переглядываться и подталкивать друг друга в бок.

— Достаточно! — строго оборвала ее Роэзия. — Ты сама ставишь себя под подозрение, поливая грязью имя своей матери.

— Я этого не делала! — возразила та. — Я ее никогда не любила, но примирилась с ней. Это не значит, что остальные сделали то же самое. И я это понимаю. Потому что София могла бы исправить многое, хотя и не все, из того, что натворила за свою жизнь.

— Что ты хочешь этим сказать? — крикнула Роэзия и почувствовала, как терпение покинуло ее. — Что ты в конце примирилась с ней и не могла убить, в отличие от других?

— Я никогда не хотела, чтобы ее убили. Даже презирая ее прежде, я никогда не желала ей смерти. Не думаю, чтобы в последние годы у нее было настоящее желание жить. Тем более после того, как она завершила хронику.

Перешептывание молодых монахинь усилилось. Произведение, над которым работала София, было покрыто тайной больше, чем ее жизнь. Сама она никогда не говорила о ней. А после того как она исчезла, пропала и хроника.

Роэзия попыталась вернуть самообладание. Если она хочет восстановить порядок, то не