панцирь, в котором не найти было ни единой щелочки. Мне никак не понять было, о чем она думает, но, может, это меня и привлекало. Я тоже не стремился действовать очертя голову, опасаясь обвинений в домогательствах. У меня есть знакомые, у которых были серьезные проблемы из-за интрижек на работе.
Этим летом я послал девушке несколько эсэмэсок; все они остались без ответа. Я не мог понять, отчего она меня избегает: то ли считает, что я женат, то ли я ей просто не нравлюсь. Разобраться в психологии подобных особ непросто. Однажды она рассказала мне, что два года встречалась с одним парнем, но ничего хорошего из этого не вышло. Может, дело в этом?
«Ну, хватит!» — сказал я себе. И тут же мой внутренний голос отозвался: «Ты что, не замечаешь собственной ветрености, комплексов, незрелости?»
Я замолчал и задумался, потому что знал: все это правда. Размышления о ни к чему не обязывающих или вовсе не существующих связях — разве не являлись они предвестниками безумного желания не дряхлеть, не хрипеть потом вздохами старческой, почти уже мертвой жизни? Однако мне доводилось видеть счастливых на вид стариков, так что старость, по-видимому, была не так уж страшна. И все-таки — почему бы и нет? — я обладал самым главным на свете правом: правом жаждать бессмертия.
Отбросим прописные истины — они для тупых; мне и в голову не приходило спорить с законами природы, я просто стремился к желанной цели. В начале странствия я еще не знал, что мне нужно. Бродя по улицам Лондона, я плохо понимал, чего прошу от жизни. Все было бессмысленным и туманным, хотя уже тогда в моей голове рождались некие символы, знаки души, которые вывели меня туда, куда следовало. Но лишь теперь я смог осознать собственное предназначение. Я был уверен, что знаю, чего хочу. А если я готов повторять это раз за разом, значит, мои стремления правомочны и я работаю на свое будущее.
Сейчас я обрел небывалую ясность зрения и понял, что отвечаю за происходящее. Как в стремительном слайд-шоу, я представил себе короткий, но насыщенный путь, уже проделанный мной: Жеана де Мандевилля, брата Хакобо, Иоланду и Адольфо Аресов… Задержавшись на образе мастифа по кличке Светляк, я разглядел даже лесного гнома, а еще в моей памяти запечатлелась улыбка художника Льебаны. Эти кадры прокрутились перед моим мысленным взором, а потом кино кончилось и зажегся свет. Ко мне пришла та ясность мысли, в которой нуждаемся все мы, но которая постоянно омрачается сомнениями, замутняется старыми страхами и неуверенностью в победе.
Я хочу отыскать «Книгу еврея Авраама», перевести ее и понять. Я хочу поговорить с Николасом Фламелем, я убежден, что тот не умер, а где-то живет до сих пор. Я знаю, что в его идеях заключено последнее знание. Возможно, Фламель не станет дожидаться, пока ему стукнет тысяча лет. Жизнь утомляет. Жизнь тяжела. Для Фламеля — это череда бесконечных повторений, и, быть может, он уже изнемог от своего долгожительства.
Вот каковы мои ориентиры, но, полагаю, мне надлежит хранить их в тайне, чтобы надо мной не смеялись и не принимали за сумасшедшего.
Тотчас я подумал о Виолете и Джейн. Они знают все о моем безумии, но не захотели меня сопровождать, желая, чтобы я самостоятельно добрался до заветного предела. Знаю: как только я достигну цели, передо мной немедленно появятся новые. Это как ступени бесконечной лестницы, но если я по ней поднимусь, мы втроем будем жить в гармонии и счастье.
На первый взгляд в моих рассуждениях все получалось просто и даже предсказуемо. Человек ищет сокровище, обретает его, вступает во владение и делится кладом с дорогими ему людьми. Однако что я должен отыскать? Совпадают ли наши чаяния? Я вспомнил, как уверенно Виолета и Джейн ориентировались в вопросах жизни и смерти, словно им знакомы были миры, о которых я даже не подозревал.
У меня вдруг мелькнула смутная догадка: каждый из нас должен достичь определенного духовного уровня, и только тогда, изменив свое мышление, мы сможем пуститься в совместное странствие, зажить единой жизнью.
Меня тревожила мысль о том, что современное общество — такое честолюбивое, подлое, жадное до всякого рода загадок и фокусов — ничего не знает про открытия, уже сделанные одиночками. Подобное казалось мне попросту невероятным. Если в мире есть просветленные философы, почему они не сидят в НАСА или в Пентагоне? Все это было очень странно, и меня вновь охватило сомнение. Ясность, которую я обрел несколько мгновений назад, словно начало скосить течением; в корабль моего рассудка будто угодило ядро, и теперь он неотвратимо погружался в глубокие холодные воды.
Я должен был разрушить свои страхи — камень за камнем снести их окончательно и построить здание нового мышления, чтобы в нем наконец затеплился огонек надежды. Таков был мой путь, мой единственный выход.
Я провел ночь без сна, отгоняя круживших надо мной стервятников сомнения, которые только и ждали, когда жертва перестанет трепыхаться, чтобы спикировать на нее. Я был в полубреду, но боролся как мог. Иногда мне удавалось забыться, но большая часть ночи прошла не лучшим образом.
Я остановился в гостинице «Наследный принц» на улице Алегриа — маленьком приветливом заведении неподалеку от Байру-Алту и проспекта Либертад. В моем распоряжении оставался целый день, чтобы насладиться Лиссабоном.
Солнце уже заглядывало в мое окошко, было ровно восемь, и у меня еще имелось несколько часов на погружение в глубины моей души.
Мне вспомнилась Инес Алмейда, молодая португалка, с которой я встретился во время одного из моих лиссабонских путешествий. Девушка работала репортером на радио, нас познакомил Луиш Филипе на вечеринке по случаю своей помолвки. Я сперва подумал, что Инес — одна из манекенщиц, до которых Луиш был большой охотник; в конце концов он и женился на одной из них, по имени Фатима Рапозо.
А вот у меня с той симпатичной репортершей ничего не вышло. Я принял обходительность Инес за личный интерес, но на самом деле я ей вовсе не нравился. В таких случаях я всегда пытаюсь придумать какое-нибудь оправдание, но иногда причина очевидна: я просто не нравился ей, и все тут.
В те времена я не мог скрыть своей слабости к женскому полу, а женщины чувствуют это сразу, улавливая каждый жест, улыбку, выражение лица. Одно неверное движение, взгляд или слово могут уничтожить твой «имидж», и тогда для тебя все кончено — ты превращаешься в докучливую букашку, от которой стараются держаться подальше. На вечеринках ты чувствуешь себя чужаком, женщины обходят тебя стороной.
Один приятель советовал мне вести себя пожестче — это полезно и с женщинами и с мужчинами — и притворяться безразличным. Его рекомендации были вполне доходчивы: никогда не заглядывать в вырез платья, не отпускать известного рода шуточек, не допускать даже намека на мачизм.
«Еще можно, — говорил мой приятель, — прикинуться голубым. Тогда женщины распахнут перед тобой дверь, ты заберешься к ним в постельку, а там уж все разъяснится. Ласка и доброе отношение всех нас делают немножко голубыми — в широком смысле этого слова. Тут важно завоевать доверие, а потом уж проникай в любую щелку человеческого естества. А едва окажешься внутри, подберешь ключик к любой двери. Но кого нынешние женщины не прощают — и, кстати, правильно делают, — так это балаболов, простодушных шутников из тех, кто говорит, что думает, смотрит прямо в лицо, дает волю своим чувствам».
Это было непросто, но все-таки я позвонил Инес и предложил провести вместе утро и пообедать. Мы договорились встретиться на Праса-ду-Комерсиу — для этого ей нужно было пересечь реку на пароме.
Инес выглядела потрясающе, она замечательно расцвела в свои двадцать семь или двадцать восемь лет — а при нашей первой встрече ей было двадцать два или двадцать три. Глаза ее сияли матовым блеском. Казалось, девушка только что сделала косметическую операцию, однако все в ней было неподдельным, включая остроумие и быстроту реакции. Инес — необыкновенно чувствительная особа. Цвет ее кожи сводил меня с ума, мне нравилось смотреть, как она ест, а она слегка хмурилась и огрызалась:
— Не пялься на меня!
Прошло уже столько времени, лет пять, я о ней почти позабыл. Если бы я думал о ней все эти годы, это было бы пыткой. Вот почему теперь я смотрел на Инес как на чудо природы, и она могла бы крутить мной, как хотела. Но Инес проявляла осторожность. Искренняя радость встречи не лишила ее головы.
Пять лет назад, когда я предложил ей жить вместе (я тогда приехал к ней всего один раз, на выходные, преодолев на своей старой «вектре» пятьсот километров меньше чем за четыре часа), Инес
