— Потому что смахивает на подачку или потому что я тебя вроде бы покупаю?
— Не надо меня унижать. Ты прекрасно знаешь, что я не согласен ни на то ни на другое.
— Тогда ради нашей старой дружбы, — произнес он цинично.
Я заколебался: искушение было слишком велико, и, кроме того, мне вовсе не улыбалось возвращаться в свою контору. Я мог бы попросить отпуск или попытаться снова сказаться больным, но Рикардо продолжал настаивать, и я все-таки сунул конверт в карман. Конверт был таким толстым, что едва поместился там.
— А что ты будешь делать с книгой, Рикардо? Вернешь на место, раз уже скопировал?
— Я купил ее. Она моя, не забывай.
— А вдруг откроется, что книга исчезла из Амстердама, из Музея изумрудной скрижали? Представляешь, что тогда начнется?
— Как-нибудь обойдется. Книгу я оставлю здесь, а с собой заберу полную копию.
Рикардо притронулся к глобусу, и полушария разошлись. Он положил книгу в глобус и снова закрыл тайник.
— Здесь она будет в большей сохранности, чем в бронированном сейфе.
Мне так не показалось, однако я ничего не сказал. С Витором я договорился созвониться на следующий день, а с Рикардо и со старым непредсказуемым Канчесом распрощался надолго.
— Прощайте, юноша, — иронично бросил мне Канчес.
— До скорой встречи, дедушка Мафусаил. Однажды ты объяснишь мне, почему Фламель написал, что ты умер, так и не добравшись до Парижа.
— Довольно, — вмешался Рикардо. — Конец раздорам.
У дверей дома меня дожидалось такси, и я назвал шоферу адрес гостиницы.
Была полночь; у меня еще оставалось время, чтобы снова встретиться с Инес. Сейчас я мог думать только о ней. Я позабыл обо всем, что обсуждалось за ужином, мне не терпелось заключить эту девушку в объятия. Я позвонил Инес, и мы договорились встретиться в пабе «Россио».
Я вышел из такси, не доехав до гостиницы.
— Я уже собиралась домой, когда ты позвонил, — сказала Инес.
— Прости, мы сильно засиделись.
Нас овевала прохладная сентябрьская ночь.
— А ты замечательно выглядишь, Рамон, кажешься намного моложе, чем несколько часов назад. Просто невероятно: то ли я тебя сначала не разглядела, то ли ты скинул десяток лет.
— Нет, то был мой брат-близнец.
И мы дружно рассмеялись.
Мы просидели в пабе с полчаса, все шло замечательно. Я выглядел иначе, потому что сбросил груз недавних воспоминаний. Закрыв скобки, я позабыл о Лондоне, о книге и о квартале Мадрагоа, позабыл о Пути. Я стал другим, заурядным человеком. Сейчас заурядность восхищала меня: я слишком долго пытался стать другим, не похожим на прочих. Я превратился в одержимого поклонника оригинальности, а подобные личности так уверены в собственной исключительности, что их легко сломать. Сейчас же я не хотел ни о чем задумываться — просто мечтал насладиться Инес и сделать ее счастливой. Мне не пришлось ничего ей объяснять, все и так было ясно.
Я положил на столик купюру, мы встали и отправились в гостиницу.
Едва перешагнув порог моего номера, мы без лишних слов бросились друг другу в объятия. Кожа Инес была одновременно сладкой и соленой, гладкой и бархатистой — когда я ласкал ее, мне казалось, что подо мной плавится зеркало. Я погружался в глубины ее тела, как гончар, который запускает руки в глину и не торопясь придает ей форму чаши. Наши движения уже вошли в единый ритм, когда я ощутил во рту послевкусие вина с подмешанными в него каплями эликсира. Ко мне вернулся неповторимый вкус этого золота сновидений — медовый и металлический; и наслаждение стало расти и множиться. Так бывает, когда бросаешь в пруд пригоршню камней, и они еще в воздухе разлетаются в стороны, а потом каждый камушек рождает свои волны и круги, расходящиеся по гладкой поверхности воды.
Инес кричала, испускала долгие стоны — стоны неописуемой сладостной боли, то угасавшие, то разгоравшиеся с новой силой, будто костер на ветру. Любовное соитие превратилось в птицу феникс, которая умирала и рождалась вновь, двигаясь по долгому, испытанному кругу. Мы оказались в царстве влаги, барахтались в лужах, устраивали наводнения, пока усталость и сон не одолели нас.
Проснулся я около десяти утра. Солнце ласкало тело спящей Инес. Я не мог оторвать взгляд от ее прелестного пупка и аккуратного холмика волос чуть пониже. Я нежно поцеловал эти завитки — без похоти, без грязных мыслей, как целуют младенца, а потом вгляделся в ее лицо. Инес улыбалась, погруженная в сладкие сны. Груди ее были яблоками, соски — медовыми сластями. Я не хотел ее будить и просто лежал на спине, рассматривая потолок. Инес шевельнулась, перевернулась на бок, уронила руку мне на грудь и снова погрузилась в сон.
По-видимому, я тоже заснул, когда же открыл глаза, будильник уже показывал двенадцать, а девушки в моей постели не было. Меня успокоил доносившийся из ванной звук льющейся воды. Спустя несколько минут Инес вернулась, еще влажная после душа и благоухающая, точно египетская принцесса. Возможно, в тот момент я был склонен к преувеличениям, но я увидел в ней олицетворение самой чистой, сияющей красоты.
Мы завтракали в постели, не одеваясь. Инес спросила меня про вчерашний ужин с друзьями, и я рассказал обо всем без утайки. Девушка сочувственно улыбнулась: она не поверила мне, словно все случившееся не укладывалось у нее в голове.
— И где живет твой друг Рикардо?
— На Калсада-да-Эстрела, в особняке с тремя статуями на фасаде. Самый необычный дом в том квартале.
— Покажешь мне свою ксерокопию?
— Конечно, хоть сейчас.
И я показал Инес листки, которые вчера небрежно бросил на комод.
Девушка исследовала их с видом эксперта, проверяющего подлинность картины.
— Это древнееврейский, правда?
— Да. Первый или второй век до нашей эры.
— Возможно, и раньше.
— Инес, ты понимаешь по-еврейски?
— Немного. Прежде чем заняться журналистикой, я работала в Национальной библиотеке и многое повидала. Интересно было бы познакомиться с оригиналом — он явно изготовлен из древесной коры или пергамента. Ты не помнишь, страницы не казались пропитанными чем-то маслянистым?
— Вроде бы.
— Тогда это точно не пергамент. Впрочем, чтобы определить вид дерева, мне пришлось бы поработать с самой книгой. Ты говоришь, ее не спрятали в надежном месте?
— Она осталась в доме Рикардо. Там стоит старинный глобус — это сейф, прикрепленный к полу. Туда Ланса ее и положил. Защитой рукописи служит скорее необычность хранилища, чем надежность шара.
— Мне хотелось бы взглянуть на книгу.
— Послушай, до весны это невозможно. Рикардо вернется за ней только в марте.
— А откуда она вообще взялась?
— Не знаю.
Любопытство Инес начинало меня утомлять.
— Кажется, Рикардо приобрел рукопись в Асторге, выложив за нее кругленькую сумму. Он выменял ее на дом на берегу океана, до реформы стоивший несколько миллионов эскудо.
— Но есть ли у него документы, подтверждающие, что книга — его собственность?
— Вряд ли.
— Значит, книга не его. — Инес говорила с убежденностью профессионального эксперта. — У меня есть знакомый, который сможет свободно прочесть рукопись.
— В этом нет необходимости, у нас уже есть старый Канчес.
— Мой знакомый знает больше. Он раньше жил в Израиле, а теперь перебрался в Кордову.
