покрытую инеем траву и вывалила на берег, по меньшей мере, половину своего вонючего груза. Лопата, которая балансировала наверху кучи, соскользнула в воду.
Задыхаясь от холода, Том выправил тележку. Ему придется по возможности убрать грязь и надеяться на чудо — что дождь смоет остальное, прежде чем кто-либо заметит. Но лопата утонула в пруду, а без нее он ничего не мог поделать. Несомненно, вода у берега не слишком глубокая? Он снял свое коричневое пальто, закатал рукава рубашки выше тощих заостренных локтей и уже собирался погрузить руку в воду, когда заметил большой темный предмет, который плавал среди осколков тонкого льда в ярде или двух от берега.
Сначала Том решил, что в пруд упала простыня или рубашка, поскольку восточный ветер разгулялся в последние дни и его порывы часто были свирепыми. В следующее мгновение ему в голову пришла более интересная мысль, а именно, что плавающий предмет — плащ или мантия, сброшенная гулякой во время какой-нибудь пьяной выходки прошлым вечером. Он не раз выуживал шапочки и мантии из выгребных ям и либо возвращал их владельцам, либо продавал торговцу подержанной университетской формой.
Том Говнарь сунул правую руку в ледяную воду. Захныкал, когда холод обжег его. К счастью, пальцы сомкнулись на черенке лопаты. Все это время мысли были отчасти заняты риском столкнуться с мстительной злобой Мепала, если тот обнаружит, что случилось; риском, который рос с каждой минутой промедления.
Небо постепенно бледнело, но проклятое дерево загораживало свет. Том выпрямился и уставился на предмет в воде. Если это плащ или мантия, в нем таится возможность неплохо заработать.
Он взял лопату в другую руку, низко наклонился над прудом и протянул руку к предмету, который лежал сразу под колеблющейся поверхностью. Вода перехлестнула через край паттена и просочилась в потрескавшийся башмак под ним. Том попытался подцепить тень лопатой, но она ускользнула. Он наклонился чуть дальше. Паттен поехал по илу.
Том Говнарь с визгом шлепнулся навзничь. Холод ударил его, точно ломом. Он открыл рот, чтобы заорать, и наглотался прудовой воды. Его ноги трепыхались в поисках дна. Водоросли обвили лодыжки. Он не мог дышать. Он молотил руками во все стороны. Ему позарез нужно было удержаться на плаву, за что- нибудь уцепиться. Когда он снова начал тонуть, пальцы правой руки сомкнулись на пучке гнилых веточек, внутри которых еще прощупывалась жесткая сердцевина. В тот же миг ноги погрузились в ил, который принял его в объятия, затягивая все глубже и глубже.
Он не сознавал, что вопит. К этому моменту Том Говнарь уже ни о чем не думал и почти ничего не чувствовал. Но задолго до того, как обнаружил, что именно держит, он понял: в том, что обвилось вокруг его пальцев, нет ни капли жизни. Он знал, что коснулся мертвечины.
2
Другой город, другая водная гладь.
Лучше всего дом на Темзе запомнился Джону Холдсворту светом. Бледный и мерцающий, он заполнял выходящие на реку комнаты с утра и до вечера. Дом был пятой стихией, повисшей где-то между воздухом, водой и неярким огнем.
Джорджи считал, что это вовсе не свет, а призрачная вода, и порой ему мерещились тени, которые колебались и мерцали на стенах. Однажды он поднял весь дом дикими криками, утверждая, что утонувший матрос лихтера[2] с близлежащей Козьей пристани явился, чтобы утащить его на дно реки. Позже Холдсворт решил, что утопленник был провозвестником будущего, своего рода прелюдией, ведь утопление пронизывало водянистой нитью всю эту печальную историю.
В ноябре 1785-го Джорджи поскользнулся на замерзшей луже, когда играл у Козьей пристани. Пытаясь встать, он споткнулся о канат, привязанный к швартовой тумбе. Мария, его мать, все видела; видела, как мальчик свалился с пристани. Только что он был здесь, бойкий верещащий малыш. И вот он исчез.
Был прилив, и он упал в воду, ударившись головой о борт угольной баржи. Возможно, его убил именно удар по голове. Но погода в тот день стояла суровая. Тяжело нагруженная баржа покачивалась и вздымалась у края пристани, и прошло не менее десяти минут, прежде чем ребенка достали из воды. Так что сложно было сказать, отчего он умер. Его тело размололо между пристанью и баржей. Оно было ужасно изуродовано. Но вполне возможно, что Джорджи утонул до этого. Узнать точно невозможно.
Холдсворт предпочитал думать, что сын умер мгновенно, что само падение убило его, возможно, одним из ударов по голове. Он до самого конца не знал о случившемся, пока за ним не пришли в магазин на Лиденхолл-стрит. Он испытывал чувство вины и недостойную благодарность за то, что, по крайней мере, был избавлен от зрелища смертельного падения сына.
После этого все пошло наперекосяк. А разве могло быть иначе? Мария замкнулась в своем горе. Она отказалась ставить надгробие, утверждая, что это неправильно, ведь Джорджи не может быть совсем мертв. Большую часть времени она молилась в доме или рядом с невысоким холмиком на кладбище. Все свои деньги она отдала женщине, которая якобы могла видеть призраков. Женщина сказала, что видела Джорджи, говорила с ним; сказала, что он счастлив и передает маме, как любит ее. Она сказала, что Джорджи ныне играет с ягнятами и другими детьми на широком, зеленом, залитом солнцем лугу, и воздух полнится музыкой божественного хора.
Одно за другим Мария продала свои кольца, б
Порой Холдсворт не знал, скорбит ли он по Джорджи или же злится на Марию. Два чувства сплавились в одно. Он был вправе запретить супруге встречаться с той женщиной и побить ее в случае неповиновения. Но ему не хватило духу. Он уже достаточно страдал от чувства вины, поскольку не смог спасти сына. Мария сказала, что Джорджи передает папе свою любовь и обещает, что скоро они будут на небесах вместе с ангелами. Тот обругал жену, и больше она ему ничего не рассказывала.
Холдсворт излил свою злобу, сочинив небольшую книжицу, в которой рассмотрел истории о привидениях, старинные и современные, почерпнутые у модных и классических авторов. Все лучше, чем бить Марию. Он начал с истории о призраке Джорджи — разумеется, не называя имен, — и описал, как мать поверила в посмертную жизнь сына, поскольку нуждалась в этой вере, и как безнравственная женщина жестоко воспользовалась ее наивностью и горем. Лейтмотивом книги было то, что истории о мертвых, посещающих живых, нельзя принимать за чистую монету. Некоторые из них, писал он, всего лишь ребяческие предрассудки, в которые склонны верить исключительно дети и необразованные женщины. Другие же — добросовестные заблуждения и недоразумения, которые становится все легче объяснять, по мере того как естественные науки все глубже проникают в истинное устройство Вселенной Господа нашего. Он признал, что некоторые истории о привидениях обладают полезным назидательным или религиозным воздействием на умы детей, дикарей или серой массы необразованных простых людей; и в данном отношении они имеют ограниченную ценность в качестве притч. Но их не следует рассматривать как свидетельство божественного или даже демонического вмешательства. Он заключил, что не встретил ни одной истории о привидениях, которую можно было бы рассматривать как свидетельство научного феномена, заслуживающего серьезного внимания образованных мужчин.
Он назвал книгу «Анатомия призраков» и напечатал ее в собственной небольшой типографии на Мэйд-лейн в Суррей-Сайде. Затем дал рекламу в газетах и отвез тираж в магазин на Лиденхолл-стрит. Книга вызвала некоторый ажиотаж. Анонимный обозреватель из «Джентлменз мэгэзин» обвинил автора в том, что он без пяти минут атеист. Два священника-диссидента объявили сочинение нечестивым. Приходский священник церкви святой Этельбурги в Бишопсгейте прочел исключительно враждебную проповедь, выдержки из которой были напечатаны в «Дейли юниверсал реджистер» и затем обсуждались в частных гостиных и общественных местах по всей стране. В результате книга хорошо продавалась, что было весьма кстати, поскольку после смерти Джорджи мало что приносило доход.
Магазин торговал старыми и новыми книгами, брошюрами, письменными принадлежностями и рядом
