Сказав это, она поцеловала нашу матушку, матушка заплакала. Таким образом, пребывание на водах определило судьбу каждого из нас, маленькая девушка.
Центурион поднялся на ноги и, опираясь на свой щит, прислушался.
— Кажется, идет Ден, мой брат, — сказала Уна.
— Да, и с ним фавн, — ответил молодой человек, когда Ден и Пек выбрались из чащи ветвей.
— Мы пришли бы раньше, — громко произнес Пек, — но красоты твоего родного языка, Парнезий, связали этого юного гражданина.
Парнезий продолжал смотреть изумленным взглядом, даже когда Уна объяснила ему:
— Ден неправильно написал слово «dominus», а когда мисс Блек заметила ему, что он ошибается, он стал ее уверять, что ему казалось, будто она говорит об игре в домино. Вот ему и пришлось дважды переписать упражнения. Понимаете, в наказание.
Ден задыхался, ему было жарко.
— Я почти всю дорогу бежал, — отдуваясь, прошептал он, — потом встретил Пека. Как вы поживаете, сэр?
— Хорошо, — ответил Парнезий. — Смотри, я постарался согнуть луку Улисса, но… — он показал мальчику свой большой палец.
— Мне очень жаль. Вероятно, вы слишком рано отпустили резину, — заметил Ден. — А знаете, Пек уверял меня, что вы рассказываете Уне какую-то интересную историю.
— Продолжай, о Парнезий, — произнес Пек, усевшись на сухой ветке старого бука. — Я буду твоим хором. Очень он удивил тебя, Уна?
— Ни чуточки, я только не знаю, где Ак… какой «Ак» и что-то еще.
— А! Акве Сулис? Это воды, где делают чудные булочки. Пусть же герой сам расскажет свою историю.
Парнезий притворился, будто он сейчас бросит копье в ногу Пека, но тот наклонился, схватил лошадиный хвост, прикрепленный к шлему центуриона, и стащил с головы Парнезия эту блестящую каску.
— Благодарю, шутник, — произнес воин, покачивая своей темной курчавой головой. — Так мне прохладнее. Теперь повесь его.
— Я рассказывал твоей сестре, как поступил в армию, — обратился Парнезий к Дену.
— Вам пришлось держать экзамен? — живо спросил его Ден.
— Нет. Я просто пошел к отцу и сказал, что мне хочется поступить в дакийскую конницу; я видел дакийских кавалеристов в Акве Сулис, но отец посоветовал мне начать службу в регулярном римском легионе. Надо сказать, что я, как и многие из наших молодых людей, недолюбливал все римское. Рожденные в Риме офицеры и чиновники гражданской службы смотрели на нас, уроженцев Британии, как на низшую расу, как на варваров. Я это сказал отцу.
— Знаю, что ты говоришь правду, — ответил он, — только помни, что в конце концов мы — люди старинного рода и обязаны служить империи.
— Которой? — спросил я. — Еще до моего рождения мы раскололи нашего орла.
— Что это за воровские речи? — заметил отец. Он ненавидел условный школьный язык.
— Я хотел сказать, господин мой, — продолжал я, — что у нас один император в Риме и уж не знаю, сколько императоров в отдаленных провинциях. За которым должен я идти?
— За Грацианом, — ответил отец. — Он, по крайней мере, человек отважный и благородный.
— Да, да, — проговорил я, — но он превратил себя в скифа, поедающего сырое бычье мясо.
— Где ты это слышал? — спросил меня отец.
— На водах, — произнес я.
Действительно, это была правда. Наш драгоценный император Грациан окружил себя скифскими телохранителями, одетыми в звериные шкуры, и до того восхищался ими, что стал носить их одежду. Подумайте, это в Риме-то! Также плохо было бы, если бы мой собственный отец раскрасил себя синей краской.
— Что за важность — платье, — заметил отец, — платье еще не велика беда. Все это началось раньше вашего времени и раньше моего. Рим забыл своих богов и должен понести наказание. Великая война с раскрашенным народом началась в год уничтожения храмов наших богов. Мы победили раскрашенный народ в тот год, когда храмы были снова возведены. Вернемся еще дальше назад…
Тут он вспомнил время Диоклетиана, и если верить ему, следовало бы думать, что сам вечный Рим был на краю разрушения только потому, что некоторые люди приобрели широкие взгляды.
Я ничего об этом не знал. Аглая не учила нас истории нашей страны. Ее ум занимали только древние греки.
— У Рима нет надежды, — в заключение произнес отец. — Он позабыл своих богов; но если боги простят нас, живущих здесь, мы, может быть, спасем Британию. С этой целью мы должны сдерживать раскрашенный народ. Вот потому-то я, как отец, говорю тебе, Парнезий, что раз твое сердце склоняется к военной службе — твое место с мужчинами на стене, а не с женщинами в городах.
— На какой стене? — в один голос спросили Ден и Уна.
— Отец говорил о стене, которую мы называем стеной Адриана. Позже я расскажу вам о ней. В очень отдаленные времена она была выстроена поперек северной Британии, чтобы удерживать раскрашенный народ… который вы называете племенем пиктов. Отец принимал участие в великой пиктской войне, в борьбе, продолжавшейся более двадцати лет, и знал, что значит биться.
Один из наших великих полководцев, Феодосий, преследовал этих мелких зверенышей далеко на севере; это было еще до моего рождения; на Вектисе мы, понятно, не думали о них. Но, когда мой отец высказал все, о чем я передал вам, я поцеловал его руку и приготовился последовать его приказаниям. Мы, римляне, рожденные в Британии, умели почитать наших родителей.
— Если бы я поцеловал папе руку, он рассмеялся бы, — сказал Ден.
— Обычаи меняются; однако, если человек не повинуется своему отцу, боги помнят его проступок. Можешь быть вполне уверен в этом.
После нашего разговора, видя, что мои намерения серьезны, отец послал меня в Клаузентум, где я мог изучить обязанности пехотинца в бараке, полном чужестранцев. Это была немытая, небритая чернь, скопище варваров. Для того чтобы составить из них что-либо вроде стройных рядов, их приходилось бить палкой в грудь, а щитом в лицо. Когда я научился своему делу, инструктор дал мне горсть (что за горсть это была!) галлов и иберийцев, поручив мне отполировать этих неучей в такой мере, чтобы их можно было отослать на север. Я старался изо всех сил; раз ночью загорелась пригородная вилла, и раньше, чем явились другие войска, мои люди уже работали. Я заметил стоявшего на дороге и опиравшегося на палку человека со спокойным лицом. Он наблюдал, как мы передавали из рук в руки ведра, полные воды, зачерпнутой из пруда, и, наконец, спросил меня: «Кто ты?»
— Подготовляющийся, ожидаю назначения, — ответил я, не зная, кто говорит со мной.
— Уроженец Британии? — продолжал он расспрашивать.
— Да, если вы уроженец Испании, — ответил я (и точно, говоря, он ржал, как иберийский мул).
— А как тебя зовут дома? — со смехом спросил незнакомец.
— Зависит от обстоятельств, — ответил я. — Иногда одним именем, иногда — другим. Но в данную минуту я занят.
До тех пор пока мы не спасли фамильных богов (это было порядочное семейство), он больше не сказал ни слова, но наконец проворчал:
— Слушай, юноша то с одним, то с другим именем. В будущем называйся центурионом седьмой когорты тридцатого легиона Ulpia Victris. Это поможет мне запомнить тебя. Твой отец и еще другие люди называют меня Максимом.
Он бросил мне отполированную палку, на которую опирался, и ушел. Я до того был поражен, что едва не свалился на землю.
— Кто же это был? — спросил Ден.
— Кто? Сам Максим, наш великий полководец, главный генерал Британии, который во время пиктской войны служил правой рукой Феодосия.[2] Он не только сразу дал мне жезл центуриона, но и подвинул на три ступени. Нововступивший, обыкновенно, начинает в десятой когорте
