царапины, светлые волосы запеклись в крови и торчали грязными пучками. Такой молодой – ее брату Фабиано теперь было бы столько же. Она села рядом с ним на землю и гладила его лоб, перебирала пальцами спутанные волосы, разбирая колтуны.
Веки у него дрогнули, широко открылись. Он узнал ее.
– Амата, – прошептал он, – ты жива.
– Ох, слава богу, Рико, – отозвалась она, – и ты тоже.
– Ну, не знаю. У меня все болит. И такая слабость...
– Ты так храбро прыгнул на спину тому человеку! Он попытался улыбнуться.
– Раз в жизни сделал что-то храброе и на этом кончился.
– Тс-с. Не говори так. Мы почти добрались до Сакро Конвенто. Монахи тебя залатают.
Веки у него снова упали. Мальчик мотал головой из стороны в сторону, борясь с беспамятством. Она услышала, что подходят мужчины, и шепнула:
– Помни, я Фабиано, а не Амата. Но он уже не слышал.
Конрад с Джакопоне соорудили из жердей и рясы подобие носилок. Они переложили на них бесчувственного Энрико и подняли концы жердей на плечи. Амата вышла вперед, чтобы освещать им рытвины и колеи от тележных колес.
– Теперь да защитит Господь его и нас, – сказал Конрад. – Идем.
Дорога, хоть и ухабистая, шла ровно почти лигу, до перекрестка Порциано. Здесь по правую руку от них темнел фасад маленькой часовни, обещавшей укрытие и защиту. Конрад задержался только для того, чтобы опустить носилки, и тут же заглянул в дверь. Потом он знаком попросил Амату поднести факел и вошел внутрь. Свет спугнул мелких зверьков, и они, шурша соломой, разбежались по углам. Над головой зашелестели крылья – туча летучих мышей вылетела в отверстие крыши. Амата неподвижно стояла в дверях, пока не смолк шум, и тогда вслед за Конрадом прошла к алтарю. Здесь остро пахло горелым мясом. Амата слыхала рассказы о евреях, которые резали на своих алтарях животных и сжигали их, принося в жертву своему богу. Должно быть, в их храмах всегда стояла такая вонь.
Отшельник смел грязь с алтаря и открыл дверцы скинии.
– Здесь небезопасно. В этой церкви больше не служат Богу. Нас не защитят Святые дары.
– Все равно, можно ненадолго задержаться. Я боюсь, тряска убьет Энрико.
– Отдохнем на рассвете. В темноте останавливаться опасно.
Из тьмы за алтарем послышался протяжный стон. Конрад выхватил у Аматы хворост и поднял высоко над головой.
– Если ты человек, а не зверь, объявись, – сказал он.
– Будь проклята твоя душа фанатика, Конрад да Оффида, – голос. – не собирались тебя убивать. Приказано было тебя захватить, и только.
Конрад протискивался за алтарь, пока ему не видна стала прижавшаяся к стене человеческая фигура. Человек наставил на них свою пику, но было видно: он слишком слаб, чтобы нанести удар.
– Брось оружие, если хочешь от нас помощи.
– Помощи? – возмутилась Амата. – После того, как он едва не вспорол мне живот?
Раненый не опускал оружия.
– Убери, я сказал. – Конрад медленно провел перед собой горящей связкой веток. – Или тебе мало огня?
Пика глухо стукнула о земляной пол. Конрад шагнул было вперед, но Амата удержала его.
– Берегись. У него может быть нож.
Она нашарила в темноте пику и уперла наконечник в грудь раненому. Конрад выше поднял свет.
– А этот тебе тоже знаком?
– Мне не видно лица. Сбрось с него куколь.
Когда рука отшельника скользнула по лицу раненого, тот дико вскрикнул. Так вот откуда воняло горелым! Лица было не различить. С обугленной кровавой маски на них жутко пялился единственный глаз. Конрад совсем стянул капюшон. Под ним открылись волосы цвета соломы и монашеская тонзура.
Амата подошла ближе, оперлась на алтарь, чтобы не упасть.
– По-моему, он один из тех братьев, что направили меня к моне Розанне. У того были такие же волосы.
– Невозможно! Те были пешие?
– Нет, на осликах. Я же рассказывала, второй был совсем дряхлый. Они могли еще вчера поспеть в аббатство в Губбио. Слава Богу, мы не там ночевали.
Конрад снова осветил страшную маску.
– Тебе известно, что значит письмо Лео?
– Нет. – Он закашлялся, забрызгав себе грудь кровавой мокротой. Потом снова заговорил, хрипло и с трудом: – Мой спутник только сказал... что генерал... будет рад получить его... и тебя.
Он хотел поднять руку, но сил не хватило, и она снова упала на грудь.
