философ Флоренский и беллетрист К-ов. Последний, впрочем, и сам взлетал иногда в царство духа, но – не надолго и не часто. На земле проводил большую часть жизни – в отличие от художника Шагуна, что спускался сюда лишь по необходимости: лечь на узкую, холодную от клеенки медицинскую кушетку, чтобы доктора высмотрели, что там делается с его хлипким сердцем.
Однажды с кушетки встать не позволили. На носилки переложили и отправили на «Скорой» в больницу – лежать, наказали, не шевелиться! – но уже на следующий день украдкой звонил поздно вечером К-ову и, смущенно посмеиваясь, живописал, как тащили его, бугая, прикрыв простынкой, а рядом в качестве охранника шествовала врач, красивая дама, «твоя, между прочим, поклонница». То был канун Восьмого марта, и наутро он, само собой, отправился по больничным этажам поздравлять женщин. Ириски дарил (где-то, удивлялись на похоронах, раздобыл ириски), всех, однако, обойти не успел…
Эскизы, вне всякого сомнения, относились к разным повестям, и, если внимательно вглядеться, можно было б, наверное, определить, где тот герой, а где этот, но К-ов – удивительное дело! – не вглядывался: ему доставало сознании, что все это – не чужие ему люди. Не чужие… Прикрыв глаза, видел, как колышутся они, неуверенные в себе и в то же время настойчивые, как присматриваются к нему, не решаясь, приблизиться, и в этой несоединимости автора и порожденных им героев таился особый и жуткий смысл. Он почувствовал это только сейчас, вороша и перекладывая на столе наброски покойного художника, и вдруг увидел его самого), медленно вышагивающего по мокрому после дождя, зеленому – кроны деревьев отражались как в зеркале – асфальту. Большая сутулая фигура, кепочка на голове, а в руках ободранный, с выпирающим каркасом абажур, который он подобрал в каком-то издательском коридоре. Потом он отремонтирует его, обтянет темно-зеленой с золотинкой тканью и, повесив в мастерской, будет гордиться им, как не гордился лучшими своими рисунками.
Воскресные семейные обеды за круглым столом
Как и все дети, он тяготился деспотией взрослых. Иногда даже бунтовал, но бунт, разумеется, тотчас подавляли, и он возвращался к тихой партизанской войне.
Надо ли говорить, что то была одна из самых тяжелых, самых цепких, самых удушливых деспотий – деспотия любви? Он, правда, находился в лучшем положении, чем многие его сверстники, которых пасли не только родители, но нередко еще старшие братья или сестры. (Особенно сестры.) Над К-овым была только бабушка. Она одна осуществляла всю верховную власть, львиная доля которой употреблялась на поддержание режима. Вовремя вставать, вовремя ложиться, вовремя есть.
Час обеда считался священным часом. Сколько помнил себя К-ов, к двум пополудни стол всегда был накрыт, белели в ожидании супа, уже разогретого, тарелки, сверкали ложки и ножи, а управившаяся с делами бабушка читала, присев на стул, свежую газетку.
То не было культом пищи – бабушка всю жизнь ела мало, а в последние годы и вовсе клевала как птичка, – то был своего рода обряд, смысл и значение которого К-ов начал постигать уже в зрелом возрасте.
Собственные его дети дисциплиной не отличались. Что-нибудь схватят на ходу и бегут к своим книгам, своей музыке, к телевизору или телефону. Делать замечания, однако, не поворачивался язык: слишком хорошо помнил, как тяготился в молодости скучным чинным сидением за столом. Обед? Ну а что обед! Какая разница, где и когда поесть! Или ты думаешь, с улыбкой спрашивал он у наивной своей бабушки, я останусь голодным?
Нет, так, конечно, она не думала. Одна садилась, не дождавшись его, наливала аккуратно половничек супа и медленно, сосредоточенно ела, устремив перед собой старые глаза.
Что видели они? Какие застолья – там, вдалеке, в отшумевшем времени? Восемь, девять, десять человек усаживались за большим круглым столом, покрытом белой скатертью с бахромой, и глава семьи, перекрестившись, первым начинал трапезу.
Уже после, когда Антонина, растолстев и постарев, навсегда выпала из поля его зрения, вспомнились вдруг ее странные слова про круглый стол. Раз или два сетовала в его присутствии, почему, дескать, не делают сейчас круглых обеденных столов, все четырехугольные. «А какая тебе разница?» – недоумевал К-ов. «Есть разница», – отвечала она уклончиво и, обрывая разговор, пускала на своей «Олимпии» длинную, минуты на две, пулеметную очередь.
Она была классной машинисткой, высококлассной – печатала не только быстро (разумеется, вслепую и десятью пальцами), но и на редкость грамотно. Мало что исправляла орфографические ошибки – это у профессиональных-то журналистов! – но и подмечала стилистические огрехи.
В одной комнате сидели они – два литературных сотрудника и Антонина, которая вообще-то тоже числилась литсотрудником, правда, младшим. Не только печатала, но еще и наклеивала в специальный журнал вырезки с материалами отдела, регистрировала письма, отвечала на звонки. А время от времени и пописывала – в основном, заметки «По следам наших выступлений», и они, надо сказать, шли без особой правки.
«Тебе бы учиться, Тонечка», – советовали иные доброхоты, она же отвечала, усмехаясь: «Зачем? Академиком все равно не стану». Доброхот возражал, что не всем, дескать, быть академиками, а она смотрела с улыбочкой, и человеку делалось не по себе под этим ее взглядом.
В редакции побаивались ее, хотя зла никому не причиняла. Да и какое, спрашивается, могла она причинить зло! Наоборот… К-ов не помнил случая, чтобы она отказала кому-либо – в срочной ли перепечатке, в деньгах ли, которые будто специально держала при себе, чтобы в трудную минуту выручить человека трешницей или пятеркой. Все с той же двусмысленной улыбочкой давала, без единого слова, и тут же ударяла по клавишам машинки.
Скольких мужчин вводили в заблуждение эта загадочная улыбка на полном, накрашенном, несколько грубоватом лице! Им казалось, она свидетельствует не только об искушенности молодой женщины, но и о легкой доступности ее. О, как ошибались они! Как напрасно расточали комплименты, а то и денежки, делая ей разные мелкие подарки. То флакончик духов… То шоколадку… Антонина с усмешечкой принимала подношение, совала, поблагодарив, в стол и пускала на машинке длиннющую очередь, а ухажер с преглупым видом ждал неведомо чего.
«Я ведь знаю, чего хотят они», – говорила она, отхлебывая чай. Без осуждения говорила. С хитрецой даже и тайным удовлетворением. Ибо не просто знала, чего хотят они, но знала и другое: в накладе ее избранник не останется. Вот только где он, этот избранник? Что мешкает?
Разменяв после смерти матери большую родительскую квартиру на две маленькие – себе и сестре, что была на полтора года младше ее, – вдохновенно обустраивала долгожданное гнездышко. Бегала по хозяйственным и мебельным, шабашников нанимала – денег, словом, не жалела, хотя деньги ей доставались трудно. Все уйдут из редакции, а она стучит и стучит на своей «Олимпии», благо работы, «левой» работы, халтуры, было у нее всегда вдосталь. Зато если уж покупала что в дом, то самое лучшее. И холодильник (три года в очереди стояла), и телевизор, и мебельный гарнитур с круглым-таки столом, который, раскладываясь, мог уместить добрую дюжину гостей. Раздобрела, похорошел а – мужики так и вились вокруг и все в гости, в гости напрашивались. Сперва, – на новоселье, потом – так просто. «Чайку попьем – а, Тонечка? С “Птичьим молоком”. Как ты к “Птичьему молоку” относишься?» «Хорошо отношусь», – отвечала она, играя накрашенными губами.
На следующий день поклонник являлся с тортом, Антонина включала самовар и чуть ли не всю редакцию сзывала на чаепитие. А едва торт был съеден, быстренько убирала все и как ни в чем ни бывало усаживалась за работу. «И много тебе еще?» – подозрительно лепетал даритель торта. Молча показывала она глазами на стопку рукописей.
На этом, собственно, роман заканчивался. Даже редакционный донжуан Ашкенов, жизнерадостный татарин с огненной шевелюрой, признавал, разводя руками: «Этот орешек не расколет никто».
Тем не менее один представитель мужского братства в доме у нее не только побывал, но и некоторое время жил там, голубоглазый счастливчик. Счастливчик?
Талантами не наградила природа, но он не гневался на нее. За тридцать перевалило мужику, дочь в школу пошла, а все пробивался, слоняясь по редакциям, случайными заработками. Пока не обнаружил
