благородных душ ревизских от духоты мертвых душ, управляющих живыми не краснея»[110].
Восемнадцатого февраля 1855 г. окончилось царствование Государя Николая I. Здесь не место подводить итоги его правления, скажем только, что историческая необходимость реформ, осуществленных вскоре Императором Александром II, была хорошо сознаваема его отцом. Однако покойный Государь своим государственным умом понимал, что проникновение в Россию революционных волнений, которые полстолетия сотрясали Европу, было бы губительно, и он делал все, что считал необходимым, для противостояния им. «Хочу взять себе все неприятное и все тяжкое, только бы передать тебе Россию устроенною, счастливою и покойною»[111],— говорил он неоднократно Цесаревичу Александру Николаевичу.
Через два дня после принесения присяги новому Императору несколько старинных приятелей, среди них И. Киреевский и А. Хомяков, собрались у Кошелевых выпить за здоровье Государя. В общественной жизни начинали происходить некоторые изменения. Однако опала, постигшая участников «Московского сборника», была снята не прежде, чем они дали свои уверения в благонадежности и в преданности самодержавию. Иван Васильевич избрал для этого своеобразную форму. Он написал «Записку об отношении русского народа к царской власти», подробно изложив свой взгляд на исторические, гражданские и религиозные основы русской монархии: «Истинная любовь к Царю соединяется в одно неразделимое чувство с любовью к Отечеству, к законности и к Святой Православной Церкви. <…> Закон — это воля Царя, перед всем народом объявленная; Отечество — это лучшая любовь его сердца; Святая Православная Церковь — это его высшая связь с народом, это самое существенное основание его власти, причина доверенности народной к нему, совокупная совесть его и Отечества…»
Видимо имея в виду эту «Записку…», новый министр народного просвещения А.С. Норов жаловался Хомякову, ездившему в Петербург хлопотать о снятии запрещения: «Киреевский мне писал, и вообразите: он просит разрешения и в то же время объявляет, что он нисколько не хочет изменить своего взгляда и образа действий и выражений»[112]. Бывалый полемист Хомяков нашел, что ответить: «Конечно, Киреевский смешно оговаривается; он должен Вас знать, — знать, что Ваше превосходительство убеждены, что человек не меняет убеждение как рубашку»[113]…
«Русская беседа»
Желание славянофилов вновь обрести голос подвигло их на издание нового журнала «Русская беседа». Финансировать его брался Кошелев, редактором по совету Ивана Васильевича был приглашен Филиппов.
В поданном 23 сентября 1856 г. в Московский цензурный комитет прошении о дозволении издавать «Русскую беседу» Кошелев и Филиппов так определили программу будущего журнала: «Народность, по убеждению издателей, есть необходимая почва для самобытного и полного развития всякого народа; а потому они полагают главною целью своего журнала: изучение русской жизни в истории и в настоящем быту, разработку этого богатого, едва початого рудника и посильное содействие к развитию русского воззрения на науки и искусства, к поощрению русской изобретательности и к утверждению русских нравов и обычаев. <…>
Основное начало мнений, распространению коих посвящается сей журнал, есть Православие. Оно душа всей русской жизни; оно же должно определить характер всякой умственной деятельности в нашей Родине — таково убеждение издателей.
Посвящая себя преимущественно служению русского начала, журнал сей нимало не будет враждебным к западной цивилизации. Всякий просвещенный русский знает, сколь много он ей обязан своим умственным развитием, и убежден, что еще весьма многому он должен у нее научиться, преимущественно по части так называемых положительных знаний»[114].
Идеи, высказанные в этом документе, как видим, более близки Киреевскому, чем Хомякову, братьям Аксаковым или Шевыреву, — недаром во главе издания встали близкие Ивану Васильевичу люди. Хлопотать за новый журнал и его еще опальных авторов ездили в Петербург Кошелев, Филиппов и Хомяков. Последний надеялся произвести впечатление своим изобретением — ружьем «московка», а также бородой и зипуном, в котором являлся в петербургский свет. «Ты несколько раз писал ко мне, что вы нарядились в русское платье. Очень радуюсь за вас, если это платье удобно и красиво. Но не знаю, радоваться ли за платье», — писал Кошелеву далекий от внешних эффектов Киреевский[115].
В конце июля 1855 г. Киреевские впервые за последние годы отправились наконец в родное Долбино. Они заехали на два дня в Оптину пустынь, а спустя месяц их навестили в имении старец Макарий (Иванов), новопостриженный монах Ювеналий (Половцев) и послушник Лев Кавелин: шла работа над «Главами о любви, воздержании и духовной жизни» аввы Фалассия. Это была последняя святоотеческая книга, в издании которой принял участие Киреевский. Срок его земной жизни подходил к концу.
Тем временем Тертий Филиппов, редактор все еще не разрешенного журнала, так писал 18 ноября 1855 г. Киреевскому в Долбино: «Я бы зажил вдали от текущей литературы, чего требовало даже спасение души, ибо следить за нею с полезною целию — дело другое, а добровольно подвергать душу свою таким раздражающим впечатлениям — решительно грех. Теперь же поневоле все читаешь — и такая мука, что вообразить невозможно. <…> Если же нам разрешат журнал, то что Вы пришлете в первую книжку? Можно ли об этом просить? Ибо без Вашей статьи начинать невозможно, как Вам угодно. Сделайте милость, уведомьте меня, чем Вы нас обрадуете, если нам суждено радоваться» [116].
Зиму в Долбине Иван Васильевич посвятил работе над статьей «О необходимости и возможности новых начал для философии», которую начал еще два с половиной года назад, а закончил и отправил редактору в феврале 1856 года[117]. По замыслу автора ею начинался огромный труд по созданию новой философской системы, к которому он призывал многих и многих: «Данные к нему готовы: с одной стороны, западное мышление, силою собственного развития дошедшее до сознания своей несостоятельности и требующее нового начала, которого еще не знает; с другой — глубокое, живое и чистое любомудрие святых отцов, представляющее зародыш этого высшего философского начала. <… >
Но любомудрие святых отцов представляет только зародыш этой будущей философии, которая требуется всею совокупностию современной русской образованности, — зародыш живой и ясный, но нуждающийся еще в развитии и не составляющий еще самой науки философии. Ибо философия не есть основное убеждение, но мысленное развитие того отношения, которое существует между этим основным убеждением и современною образованностию. Только из такого развития своего получает она силу сообщать свое направление всем другим наукам, будучи вместе их первым основанием и последним результатом».
Кончина
С уходом из жизни Государя Николая Павловича завершилась целая эпоха русской жизни. И многие замечательные ее деятели, чьи имена и судьбы были связаны с царствованием покойного Императора, также закончили в это время свой земной путь: в 1855 г. умерли бывший министр народного просвещения, президент Императорской Академии наук граф С.С. Уваров, и историк, профессор Императорского Московского университета Т.Н. Грановский, на следующий год — цензор «Московского сборника» князь В.В. Львов, бывший издатель «Телескопа» Н.И. Надеждин, пострадавший за публикацию «Философического письма», а в Великую Субботу ушел из жизни и автор, «басманный» философ П.Я. Чаадаев, перед кончиной исповедовавшийся и приобщившийся Святых Христовых Тайн. Не будет преувеличением сказать, что удержанию его в лоне Православной Церкви немало способствовал Иван Васильевич Киреевский. И от его
