Ник в удивлении посмотрел на нее сонными глазами.
— Я прожила здесь шесть месяцев, готовясь к защите диссертации, — объяснила она. — Трудно работать с документами, если не знаешь языка.
Это напомнило им обоим о том, как мало они знают друг друга. Эмили стискивала сумочку у себя на коленях, прижимаясь к двери. Ник смотрел из окна машины.
Дом 177 на рю де Риволи был ничем не примечательным зданием, банком, втиснутым между американским сетевым супермаркетом и обувным магазином. Когда они подъехали, охранник как раз отодвигал металлическую решетку на дверях. Они взяли кофе с круассаном в кафе на другой стороне улицы в ожидании, когда появятся другие клиенты. Погруженные в свои усталые мысли, они почти не говорили друг с другом. Ник чувствовал себя так, будто с трудом бредет к финишу кошмарного ночного марафона. Он хотел одного: забыть обо всем и заснуть.
В половине десятого они вошли в банк. Их приветствовала девушка-администратор за серым столом, она внимательно слушала объяснения Эмили, которая говорила, что у нее есть ценное бабушкино ожерелье и она хочет хранить его в безопасном месте, пока будет заниматься научными изысканиями в Париже, куда приехала на полгода.
Девушка кивнула. У них есть ячейки как раз для таких целей.
— И это безопасно?
Девушка чуть пожала плечами — наверняка их так учат делать во французских школах.
— Oui, je pense. — Она увидела, что Ник смотрит непонимающим взглядом и перешла на безупречный английский. — Вам дается карточка, открывающая дверь хранилища, и ПИН-код, который открывает ячейку.
— Et ca coute combien? — настойчиво продолжала на французском Эмили.
— Вы должны будете заплатить пятьсот евро сейчас, а потом по сто евро каждый месяц.
Эмили изображала нерешительность.
— А можно увидеть хранилище?
Администраторша указала на стеклянную дверь в задней стене.
— C’est la.
Они подошли к двери и заглянули внутрь. За дверью была небольшая, устланная ковром комната с рядами одинаковых стальных шкафчиков от стены до стены. На торцах ящиков светились красные цифры дисплеев. Ник попытался найти ячейку с номером 628, но не смог разобрать цифры сквозь толстое пуленепробиваемое стекло. Хотя дверь с виду была деревянной, но при касании оказалась холодной — трехдюймовая сталь.
— Да, пожалуй, взломать не получится, — пробормотал Ник.
Они вернулись к администраторше. Эмили вытащила из сумочки пять банкнот по сто евро и паспорт.
На лице администраторши появилась извиняющаяся улыбка.
— Вам придется заплатить вперед за шесть месяцев. Еще шестьсот евро.
Ник поморщился. Эмили дала еще шестьсот евро, администраторша ввела ее данные в компьютер. Машина под столом выплюнула пластиковую карту, и администраторша протянула ее Эмили вместе с паспортом и листом бумаги.
— Это ваш ПИН-код. Номер вашей ячейки семьсот семнадцать. Merci beaucoup.
Эмили провела карточкой по считывающему устройству. Стальная дверь открылась, зашипела пневматическая система, но стоило им войти внутрь, как дверь тут же закрылась с тяжелым щелчком. Они молча прошли по устланному ковром полу. Красные цифры подмигивали им с ящиков, каждый в своем ритме, слегка рассинхронизированном с другими. К этому миганию добавлялось свечение ламп дневного света наверху, отчего у Ника возникло впечатление, будто они вошли в царство головной боли.
Эмили остановилась перед одной из ячеек.
— Вот шестьсот двадцать восьмая.
Ник встал между Эмили и дверью, борясь с желанием проверить, не смотрит ли за ними кто-нибудь. Эмили вытащила пару черных кожаных перчаток. Резкими птичьими движениями она набрала 300481.
Дверца распахнулась. Эмили сунула внутрь руку.
Ганс Дюнне, ювелир, взял у меня карту и взглянул на нее.
— Откуда это у тебя?
— От одного аристократа в Париже. — Передо мной мелькнуло разбитое лицо Жака. — Он сказал, что купил это здесь.
Дюнне положил карту на прилавок.
— Не у меня.
Фундамент надежды, которую я лелеял четыре месяца, пошатнулся. Но треснуть не успел — Дюнне продолжил:
— Эту делал Каспар Драх. Художник. — Странное выражение появилось на его лице. — И не только.
— Он здесь?
Он увидел, что я смотрю ему за спину — на учеников в мастерской.
— Сейчас нет. Приходи завтра, если все еще будет желание его увидеть.
— А где он сегодня?
— На перекрестке в Сент-Арбогасте. — Он посмотрел на солнце. — Если хочешь найти его там и вернуться до наступления темноты, то нужно поторопиться.
— Как я его узнаю? — не отставал я.
— Ищи человека на лестнице.
Часто, возможно чуть ли не всегда, судьба отворачивается от нас, не дается в руки, пока мы тычемся туда-сюда, словно слепые. Но случаются дни, редкие, немногие дни, когда она бежит нам навстречу, как мать, собирающая своих детей. А еще бывают дни, когда она насмехается и дразнится, но оставляет надежду на победу настойчивым. В этот день судьба не должна была обмануть меня. Я всей душой чувствовал это — дрожь предвкушения только возрастала, пока я шел, минуя те же мосты и каналы, мельницы и фермы по берегам Иля. Полотняные паруса улавливали и отражали солнечные лучи. В прибрежной тине вперевалочку бродили пушистые желтые утята.
Я добрался до перекрестка за час до захода. Работники уже ушли с полей, и дорога была пуста. В воздухе висела дымка. В кустах чирикали редкие птицы, но в остальном стояла тишина. Чуть вдалеке я увидел каркасные деревянные дома, которые и составляли деревушку Сент-Арбогаст.
Рябины в рощице у самого перекрестья дорог начинали расцветать. На высоком столбе перед рощей был закреплен щит с изображением Девы Марии — придорожная святыня для путников. Человек с палитрой в одной руке и кисточкой в другой стоял на лестнице, прислоненной к столбу. Человек явно не испытывал страха перед высотой. И, даже не видя его лица, я сразу же понял, что именно он мне и нужен. Мне хватило одного взгляда на Мадонну, которую он рисовал. Корона была смазана и превратилась в нимб, а вместо оленя он изобразил кроткую девочку, сидевшую на своих юбках. Но в остальном она была копией дамы с карт. Те же роскошные волосы, одна рука поднята и небрежно поправляет их, те же пухлые губы и кокетливые глаза, восторгающиеся собственным отражением в ручном зеркальце, которое в этой инкарнации стало лицом ее ребенка. Это была самая бесстыдная Дева Мария, каких мне доводилось видеть, — толстые ляжки, пышные груди, ноги под складками платья широко раздвинуты.
Я подошел к лестнице.
— Тебя зовут Драх?
Он посмотрел вниз. Солнце висело за его головой, словно нимб, и в этих ярких лучах я не мог разглядеть его лицо.
— Ты сделал эти карты? Колоду птиц, зверей, цветов и дикарей, которые чудесным образом могут удваиваться?
Я показал ему восьмерку. В лучах заходящего солнца бумага в моей руке отливала янтарным цветом. Причудливые очертания зверей просвечивали на рубашку карты.
