достать, помыть и накормить, может, он и…
Витязь сделал вид, что собирается просунуть меж прутьев палец. За прутьями отчетливо щелкнули зубы.
— А я што гофорил? Только метфетю, — поддакнул хан, радуясь, что смог уесть неверующего русского. — Ну что, упетился? Мошем ехать опратно? Смеркается уше, пора на ночефку станофиться.
— Да, поехали, — кивнул витязь.
Они гуськом прошли между клеток и спрыгнули в повозку, которую привычно тянул рядом с телегой маленький ослик. Воин взялся за поводья, хан устроился на подушках, по-турецки скрестив под собой ноги. Пока они возвращались, Хасан увлеченно вертел по сторонам головой. Похоже, в последнее время он нечасто попадал на окраины собственной столицы. Ягайло же сидел неподвижно, опустив подбородок на скрещенные руки. Из его головы никак не шли голубые, полные боли и страдания глаза, мелькнувшие в темноте меж ивовыми прутьями.
А город меж тем готовился ко сну. Расползался по степи в некое подобие улиц и переулков. Тягловых животных выпрягали из телег и отпускали пастись. Обладатели двухколесных повозок снимали свои юрты и располагали их на земле. Владельцы более устойчивых просто останавливались на облюбованном месте. Все дома ставились входом к югу. У кого были повозки с сундуками, те ставили их справа и слева от входа, так что жилища оказывались словно между двумя стенами. А у некоторых таких повозок была не одна дюжина. По углам поднимали разборные дозорные вышки. Пастухи выгоняли отары овец подальше в степь и уходили следом. Небольшая речушка, около которой остановился город на колесах, стремительно мелела, и через несколько минут из нее можно было зачерпнуть только бурой, илистой мути.
Возок чайкой промчался по складывающимся на глазах улицам и остановился возле ханской платформы. Ягайло и хан взобрались на настил и устроились на кошме. Незаметный слуга плеснул им в пиалы по доброй порции кумыса. Они сбрызнули на пол положенную богам долю и выпили. Ягайло мысленно стукнул себя кулаком по затылку, припомнив укоризненные лики святых. Теперь можно успокаивать себя тем, что не принести жертву чужому богу — оскорбить хозяина, навести на него гнев его покровителей, но что это изменит? Первые христиане шли на костры и кресты, но не поклонялись чужим богам. Именно за это, а не за то, что они молились какому-то очередному, неизвестному римлянам богу, как некоторые думают. А он их предает. Всех разом…
— Якайло, ты какой-то сам не сфой. Садумчивый и кфелый. Ты не саполел? — заметил его настроение хан. — А то я лекаря моку посфать. То генуэсских ему, конечно, талеко, но что смошет, то стелает.
— Спасибо хан, здоров я. Кручина только гложет, а с ней никакой лекарь не справится.
— Лучшее сретство от тоски — кумыс или фино топрое. А такше крепкий сон и шенщины. Прислать?
— Нет, хан, спасибо. Этой ночью сном одним обойдусь, — вздрогнул Ягайло, вспоминая короткие кривые ноги местных прелестниц. — Где мне лечь можно?
— А фон фитишь пелый юрта? Там кофер перситский, потушки шелкофые, шкуры сополиные фместе сшиты, как отеяло.
— Спасибо, хан. Доброй тебе ночи, — промолвил Ягайло, поднимаясь.
Он нырнул под низковатый полог. Внутри было все, как говорил хан, — ковер, подушки, одеяла… У дверей стоял закупоренный кувшин с тонким горлышком и глиняная чашка. Ягайло принюхался — не набивший оскомину кумыс, а чудесный напиток из риса, проса, ячменя и меда, чистый, как вино. Ай спасибо, хан.
Витязь снял подвешенного над изголовьем его ложа божка и спрятал под ковер. Стащил кольчугу, сбросил сапоги, упал на длинный ворс и подмял под щеку подушку. Поворочался, поерзал несколько минут, потом морщины на его челе разгладились, и он уснул сном человека, окончательно принявшего для себя решение.
Утро разбудило его воем, топотом множества копыт и громкими криками, большинство из которых можно было разуметь как «куда прешь». Ягайло поднялся на ноги, облачился. Откупорил нагревшийся за ночь кувшин и сделал несколько долгих глотков. Надел сапоги, кольчужную рубашку и вышел на свежий воздух. Ханы из других стойбищ начали подъезжать еще затемно. Они переезжали если не городами, то небольшими селениями, в центре которых высился белоснежный ханский шатер. Степь была бескрайней, и люди Хасан-хана в преддверии праздника расставили свои дома очень широко, но все равно всем желающим въехать не удалось, многим пришлось оставлять большую часть каравана за пределами города, отчего он быстро обрастал предместьями. Ханские же повозки должны были обязательно встать рядом с повозкой Хасана. Они медленно ползли по улицам, иногда раздвигая бортами телеги аборигенов. Сталкивались, наваливались друг на друга. Ревели быки, ругались возницы, кое-где раздавался звон сабель и крики раненых. То, что настрого запрещалось внутри клана, меду разными почему-то не возбранялось. И, покрывая весь этот базар, ревели над городом огромные трубы, собирая людей на праздник.
С ханской платформы отлично просматривалась арена, на которой должны были происходить главные события. А вчера в сумерках витязь и не заметил, что в самом центре города оставлено большое поле, со всех сторон огороженное грузовыми повозками, на которых уже занимали места зрители попроще. Для богатых горожан в первых рядах устанавливали широкие скамьи. Совсем знатные предпочитали наблюдать со своих помостов. По всему городу шла бойкая торговля. С основательных колесных лавок продавали украшения, конскую упряжь и оружие. Лавчонки поменьше предлагали многочисленным гостям яркие наряды из войлока и ситца. Уличные торговцы, кормясь ногами, нахваливали полоски сушеной баранины, вяленую рыбу и свежий кумыс. Но гостям хана не нужно было спускаться за едой в город — на помосте во множестве были расставлены столы, на которых можно было сыскать любую снедь, какую только пожелает душа. Витязь вытянул из общей горки огромный кусок жаренного с ароматными травами мяса, закусил его сарацинскими фруктами. Запил неразбавленным италийским вином и, выудив из общего блюда спинку копченой рыбы, принялся пережевывать жесткие волокна.
Пока Ягайло наслаждался завтраком и оглядывал картину предстоящего праздника, за его спиной раздалось какое-то щебетание. Оглянувшись, он увидел целый выводок ханских жен. Первое, что бросалось в глаза, — их украшения из древесной коры или тонкой ткани на головах, именуемые бока. Снизу круглые, а кверху переходящие в четырехугольные, длиною в локоть и более, покрытое драгоценной тканью. Внутри бока были пусты, а над ними колыхались обязательные прутики или тростинки с привязанными к ним павлиньими перьями, перышками других птиц, поменьше, драгоценными камнями и иной мишурой. У самых богатых жен вокруг была сделана еще и меховая опушка. Держались эти конструкции на голове с помощью ремешков, продетых под подбородком. Если смотреть издалека, жены казались небольшим отрядом стражи, выставленной в почетный караул к выходу хана.
Но при ближайшем рассмотрении солдатами они вовсе не выглядели. Их яркие одежды и украшения должны были подчеркивать величие и богатство Хасана. Их платья были сшиты из шелковых и хлопчатобумажных тканей, привезенных из Китая, Персии и других восточных стран. На плечах накидки из русских, булгарских и венгерских мехов. Многие сшиты из целиковых шкурок белок, соболей, горностаев и иных неведомых Ягайле зверей. Многие женщин были умащены дорогими благовониями, а некоторые, особо любимые жены даже посыпаны индийским перцем — товаром дороже золота. И хоть носики их морщились от постоянного желания чихнуть, чувствовали они себя донельзя гордыми. Перец отбивал и запах их годами не мытых тел, что Ягайлу более чем устраивало.
Как птички, женщины расселись на многоярусной скамье за переносным ханским троном. Строго по старшинству и толщине — к неудовольствию Ягайлы, все они были безобразно тучны, а самой красивой считалась та, у которой самый короткий нос.
Следом, попирая ногами расстеленную перед ним дорожку белого войлока, появился и сам Хасан-хан. Вопреки ожиданиям Ягайлы, одет он был скорее не как вельможа, а как воин. На голове шлем — отороченная мехом бронзовая полусфера. На груди ватный стеганый нагрудник, проклепанный медными бляхами, на боку сабля в простых ножнах. Кожаные шаровары заправлены в мягкие кавалерийские сапоги. Беспощадный, суровый боец, каким Хасан-хан, по сути, и был, очень выгодно отличался от разряженных, располневших ханов из других областей, развалившихся в своих креслах по обе стороны от его повозки.
Он уселся на трон перед полукружием своих жен, поднял над головой белый платок и взмахнул им. Трубы завыли в три раза сильнее, праздник начался. Сначала состоялся общий парад. На круг вывели скаковых лошадей, за ними прошлись по арене стрелки и борцы. С ног до головы закутанные в войлочные
