скончалась. Вольно или невольно, Фортунато мысленно связывал эти два события. Он не был суеверен и, что бы там ни говорили Карма или Судьба, оставался полицейским, следователем и, рассматривая улики, не мог не видеть, что они выводят на одно и то же дело – дело Мигеля Фортунато.
Никто не помнил, когда построили «Ла Глорию», и она так и стояла, приткнувшись к зданию из необожженного кирпича, в котором пряталась подпольная автомастерская. Затерявшийся в однообразных лабиринтах более или менее благополучного пригородного района Сан-Хусто бар десятилетиями почти не менялся, лишь потемневшие деревянные панели на стенах впитывали годы и черную копоть миллиона сигарет. Под картиной, изображавшей отборочный футбольный матч 1978 года, постукивал электромотором деревянный ящик для льда. Зеленые оштукатуренные стены поднимались метров на шесть к едва различимому в высоте потолку. Пахло пылью и средством для мытья полов. Из динамиков еле слышно лились звуки гитары, игравшей вступление к танго «Табако». Шеф Бианко любил этот бар за то, что тут не умолкало радио, транслировавшее одни только танго, а Шеф был полупрофессиональным певцом танго. Его прозвали
У входа четверо стариков играли в карты, на их столе были маленькие кучки фасоли и полупустые пивные бутылки. Они подняли глаза на Фортунато, когда он вошел в бар.
– Мигелито! – приветствовал его один из игроков.
– Как дела, Чернявый? – Фортунато нагнулся и поцеловал его в щеку, потом обменялся приветствиями с другими сидевшими за столом и прошел вглубь бара.
Шеф поджидал его в задней кабинке и широко улыбнулся:
– Мигель!
Подойдя ближе, Фортунато разглядел, что с Шефом сидели двое, и у него похолодело внутри. Он сглотнул слюну и двинулся дальше, по дороге рассеянно похлопав по плечу пару инспекторов, сидевших рядом с бильярдом.
На Шефе был новенький синий костюм с бежевым шелковым галстуком, и он встал поцеловаться с Фортунато. Другие двое остались сидеть. Вслушиваясь в то, что прошелестели ему на ухо губы Шефа, когда они целовались, Фортунато почувствовал запах его одеколона и характерный альдегидный запах его помады для волос. Привычные ощущения и аккуратно подстриженные волосы несколько успокоили его, как бы говоря, что рядом старший брат. Бианко был старше Фортунато на семь лет, он взял его в качестве
Бианко не стал представлять незнакомцев, просто махнул рукой:
– Это два моих друга. Они приехали объяснить проблему с американцем, чтобы тебе было все ясно.
Фортунато посмотрел на них. Он не мог не увидеть мрачной, тяжелой печати, свойственной людям, привыкшим единолично решать вопросы чужой жизни и смерти. Один был высокого роста, лет сорока пяти, с коротко подстриженными светлыми волосами, в синем пиджаке поверх тенниски. Глаза у него были карие и беспокойные. Другой был помоложе,
Он улыбнулся им:
–
Они поглядели друг на друга, и Шеф заговорил проникновенным серьезным тоном, как обеспокоенный родственник:
– К несчастью, Мигель, как я сказал тебе по телефону, это дело, похоже, привлекло внимание за рубежом. Североамериканцы стали нажимать на нас, они хотят, чтобы мы снова открыли его, покопались в каких-нибудь бумагах. Что-то в этом духе.
Фортунато постарался, чтобы в его голосе не прозвучало недовольство:
– Ты же сказал мне, что он ничего собой не представляет.
– Он ничего собой и не представлял. Но у мистера Никто были жена и ребенок. Наверное, его жена поплакалась какому-то сенатору, что ее бедный муж убит, и в конце концов сенатор погнал волну. Для него это дешевое паблисити. – Он отхлебнул пива и с иронией добавил: – Знаешь, Мигелито, «права человека» сейчас в большой моде.
Фортунато принял это сообщение как должное и не стал задавать вопросов. Он мысленно задержался на первой части сказанного Шефом, на том, что у Уотербери была жена и ребенок. Это было то немногое, что он знал об американце, потому что Уотербери сам сообщил ему это в самом начале похищения, еще пытаясь придать ситуации некую видимость нормальности. Фортунато почувствовал, как на него опять надавил мертвый груз Уотербери, и тут же переключил внимание на то, что говорил Бианко.
– Гринго ведут переговоры о новом плане приватизации, и министру экономики нужно показать, что он сотрудничает с ними.
– Понимаю. Но почему ты выбрал меня вести дела с гринго?
– А твое лицо! – сказал Шеф. – Ну можно ли не поверить такому лицу! – Никто не среагировал на шутку, и Шеф продолжил: – Так вот, Мигель. Это случилось в твоем районе. Ты следователь высокого ранга по делам об убийствах, и у тебя за плечами более тридцати лет службы. Ты подходишь по всем статьям.
– Ты сам заварил эту кашу, Фортунато! – вмешался блондин. – От тебя требовалось помять его, а не убивать.
Шеф поморщился и попытался смягчить неловкость.
– Ладно, ладно, – сказал он блондину. – Американец плохо себя вел. Это всем известно. Сам виноват. Комиссар Фортунато один из лучших офицеров полиции. Я ему полностью доверяю. – Он снова обратился к Фортунато: – Это формальность. От тебя требуется только потрясти архивными папками, съездить на место преступления и угостить ее стейком, перед тем как она вернется домой.
– Ее? Кого это они присылают?
Шеф взглянул на блондина, и они оба заулыбались. Даже смуглый чуть просветлел. На вопрос ответил блондин:
–
– Перу?
Остальные трое, переглянувшись, улыбнулись.
– Так что, видишь, – продолжал Шеф, – ничего особенно сложного не предстоит. У гринго нет никакого желания ворошить это дело, но чертов сенатор выкручивает им яйца.
Из радио послышалась мелодия Пуглиесе, и Шеф поднял руку, чтобы все послушали первые такты:
– До чего же оно мне нравится! Чистое танго, без всяких финтифлюшек!
Верзилы встали, и Фортунато повернул голову, чтобы видеть их. Когда блондин молча уставился на него, у комиссара внутри похолодело, потом оба ушли, не подав ему руки. Фортунато проследил глазами за тем, как они направились к залитому светом выходу мимо игравших у дверей картежников.
– Кто прислал этих обезьян? – поинтересовался он.
Шеф вздохнул:
– Это вовсе не так просто, Мигель.
– Чьи они? Карло Пелегрини?
Услышав это имя, Шеф насторожился:
